Максим дошел до верхней точки, зарычал. Секунду спустя тоненько завыла женщина.

Потом она шептала на ухо:

— Я на тебя сразу глаз положила, сразу! Хотя ты и ненормальный, это любой скажет. А я ненормальных люблю, и тебя, вот как увидела, так и полюбила. Ты не смотри, миленький, что я с другими, это жизнь такая проклятая у меня, что даже и Хомяку давать приходится… И с колхозниками этими тоже иной раз… От злости это, потому что он-то думает, что меня пользует, а на самом деле это я его пользую, мне ведь и удовольствие получить, и кулака обчистить… И не стыдно даже, дрянь я, да? Вот за других стыдно, за Хомяка особенно, но что ж поделаешь, родненький…

— Ты моя, — сказал Максим. — С этого дня ты моя. Узнаю, что еще с кем, — убью.

— Ни с кем, никогда, только с тобой, всегда с тобой, верь мне, ты мой сладкий… Еще хочу… Вот так хочу…

Словно прорвало меня, подумал Максим, держа Маринку за бедра и ритмично двигаясь.

Машину с водкой взяли без сучка, без задоринки. Пригнали на точку — ветхий, но с обширным подвалом домишко в Лосиноостровской. Разгрузили. Аккуратно доставили фургон к базе, припарковали с тыльной стороны. Растворились в марьинорощинских переулках. Вернулись на хамовническую хату. Максим завалился на тот самый топчан — вздремнуть. Велел Хохлу не беспокоить. И, уже засыпая, поймал мысль, так давно от него ускользавшую. Мысль о настоящем деле.

А потом его разбудила Маринка. И — прорвало окончательно.

Вот она опять забилась, завизжала. На этот раз Максим поотстал…

Ничего так девочка, признался себе он. Дрянь, конечно, да. Но есть в ней что-то… И ко мне вроде искренне. А я — однолюб, я в нее втрескаюсь, к бабке не ходить. Ну и ладно… Наташа моя далеко, не выразить, как далеко… Люська тоже… Да и не сказка ли все это?.. Тени…

Ну вот, догнал Маринку. Ох, сам-то — чуть не до обморока…

— Запомнила? — спросил он позже. — Моя.

— Твоя, твоя, — выдохнула она. — Но уж и ты — мой.

— Пожалуй, что так… — усмехнулся Максим. — А теперь я все-таки посплю. Устал что-то. Не пускай никого, ладно? Только Мухомора, когда появится.

— Ладно… — Маринка легко поцеловала его в щеку. — А увезешь меня когда-нибудь в Сочи?

— Увезу, — сонно пообещал Максим.

— Спи, мой хороший…

Он проснулся, когда уже вечерело. Маринки рядом не было, и Максим немедленно ощутил укол ревности. Где, с кем?

Идиот, обругал он себя… Ну вот, и желудок заныл — а ведь с утра о себе не напоминал.

Дверь приоткрылась.

— Сереженька, — прошептала Маринка.

— Иди сюда, — позвал он.

— Наши вернулись, — сказала она, присаживаясь рядом. — Мухомор дово-о-ольный! А я к тебе никого не пускаю, даже его, ты спишь уж больно крепко…

Максим погладил женщину по голове. А что, из таких самые верные-преданные и получаются…

— Скажи ему, мол, брюхо разболелось…

— Ох, миленький! Сильно?

— Терпимо, — отмахнулся Максим. — Ты вот что: клочок бумаги мне раздобудь и карандаш. А Мухомору скажи: брюхо-то разболелось, а поговорить надо. С глазу на глаз.

— Ой, а мне расскажешь?

Он засмеялся, потрепал Маринку по щеке.

— Иди-иди.

Мухомор действительно сиял.

— Голова, ну голова! — повторял он. — Развернемся мы теперь, ух развернемся! Одна беда: этим, — он кивнул в сторону двери, из-за которой доносились пьяные уже крики, — этим, поди ж ты, скучно. Ни завалить никого, ни перышком пощекотить. А, перетопчутся… Водкой скуку зальют, слышь, гуляют как?

— Слышу, — поморщился Максим. — А что развернемся, это да. Только по-другому. Смотри… Нет, прежде скажи — расплатился я за приют, за харчи, за паспорт? А?

— Сполна, Бирюк, ты что! — воскликнул Мухомор.

— Хорошо. Тогда смотри. — Максим ткнул пальцем в набросок, сделанный им на мятом листе бумаги. — Эта байда вот такого примерно размера. — Он показал руками. — Тут нержавейка. Тут стекло. Тут резина. Найдешь, где изготовить?

— Найти-то можно, сварганят… Не темни, Бирюк, давай колись. Что удумал?

— Да все просто, Мухомор. Магазины брать — риску много. С машиной фокус, с формой мусорской — тоже особо не разгонишься. Инструкции спустят на базы… да и вообще отлавливать начнут…

— Делов-то, — вставил Мухомор. — Так и живем. Они нас, мы их. Кураж! А кураж, он, друг ты мой ситный, крепче водки!

— К черту, — отрезал Максим. — Они нас, мы их… Это по-любому, кто же спорит? Только чем меньше глупостей, тем лучше. А кураж твой мне до фонаря. Не обижайся, выслушай. Уж разворачиваться, так разворачиваться. Водки вашей поганой черный рынок столько сожрет, сколько ему дай. И еще попросит. Вот и будем водку делать. Не воровать, а делать. Производить. В десять, в двадцать раз больше, чем украсть можем. Самогонный аппарат это, понял? — Он помахал бумажкой. — Я когда-то увлекался… давно это было… Короче, для начала аппаратов таких надо… ну, допустим, дюжину.

— Чего? — не понял оторопевший Мухомор.

— Дюжину. Двенадцать штук. Они на точке, в подвале, хорошо встанут. Это, повторяю, для начала, а там видно будет. Да, еще сахар понадобится, дрожжи. Топить углем станем. Бутылки пустые… ну, это не проблема, народ пьет, сдает… сообразишь, ладно? И вот такую хрень. — Максим быстро черканул на бумаге. — Для укупорки. Тоже дюжину. Жести раздобыть, потоньше чтобы. Вроде все. Кстати, не согласишься — уйду.

— Бирюк… — обеспокоенно пробормотал Мухомор. — Ты в себе? С резьбы сорвался?

Максим хмыкнул.

— Ладно, Мухомор. Об одолжении прошу: один такой аппарат пускай сделают. Всего один. Я тебе и продемонстрирую, как оно у нас будет.

— Один… Ну, коли один… Ну, так и быть, один давай… Заслужил же… На той неделе притаранят тебе игрушку. — Мухомор покрутил рыжей башкой. — Не, точно не в себе… В фабриканты намылился… Ну, хрен с тобой, поиграйся…

— Вот и спасибо, — улыбнулся Максим. — Да, что еще сказать хотел: Маринка теперь моя. Тебя как человека прошу: ее не трогай. А уж остальным сам растолкую, если что.

Мухомор заржал.

— Кричу же, сорвался с резьбы! Ай да Бирюк! Лады, лады, заметано… Ишь вызверился, да лады же…