жизни, сложила и упрочила его самоуверенный нрав, его самолюбивый, эгоистический характер. Астахов считал, что все окружающее существует для него. Он брал все, ничего не давая взамен.

Астахов лежал в автобусе до тех пор, пока подполковник Ожогин не вылетел на разведку погоды. Затем, не торопясь, он подошел к своему самолету и спросил у Сердечко:

— Ну, как, старина, дела?

— Нормально, товарищ старший лейтенант, — ответил техник, приветствуя командира.

Небрежно ответив на приветствие, Астахов направился к группе летчиков, расположившихся на траве: он знал, что на Остапа Сердечко можно было положиться.

Сердечко поднялся на стремянку и взглянул в сторону, откуда должен был появиться Комов. Длительное отсутствие замполита его начинало беспокоить, тем более, что майор никогда не опаздывал на предполетное построение.

Разведчик погоды шел на посадку. Подрулив к стоянке, подполковник Ожогин вылез из кабины и направился к поджидавшему его командиру полка.

— В пятидесяти километрах юго-западнее точки, — докладывал он полковнику Скопину, — грозовой фронт. Метеорологические условия усложнились, облачность шесть баллов, видимость три-четыре километра.

— Становись! — скомандовал майор Толчин, и когда летчики застыли по команде «смирно», сделав несколько шагов навстречу Скопину, доложил: — Товарищ полковник, вторая эскадрилья выстроена для получения предполетных указаний!

Сердечко заметил майора Комова. Замполит быстро подошел и поздоровался с командиром. Заметив тревожный взгляд техника, Комов улыбнулся и обнадеживающе кивнул ему головой.

Подполковник Ожогин перед строем сообщил результаты разведки. Командир еще раз уточнил задачи экипажей в связи с изменившимися метеорологическими условиями и, предупредив о строгости выполнения по времени плановой таблицы полетов, ушел на командный пункт.

Второе звено выполняло задание на перехват «противника» при помощи наведения на цель с командного пункта. Астахов собрал летчиков своего подразделения и, еще раз уточнив порядок выполнения задачи, доложил командиру эскадрильи о готовности звена.

Ровно в шесть часов пятьдесят минут над стартовым командным пунктом взвилась зеленая ракета — летный день начался.

Летчики звена были в самолетах. Двигатели запущены и опробованы.

Механик вытащил колодки из-под колес, и Астахов стал выруливать к старту, как вдруг заметил, что педали руля направления стоят не на привычном месте. Астахов резко убавил обороты, нажал на тормоз и, открыв фонарь, погрозил кулаком технику, бегущему со стремянкой в руке к самолету.

— Кто летал на моем самолете?! — крикнул Астахов.

— Командир эскадрильи майор Толчин, — еще не понимая, что случилось, ответил Сердечко.

— Какого же черта вы не поставили педали по моим ногам?!

— Забыл, товарищ старший лейтенант, — силясь перекричать рев двигателя, ответил Сердечко. Подставив стремянку, он поднялся к кабине, перегнулся через борт и потянул за одно стопорное кольцо, затем за другое, в то время как Астахов, нажав на педали, поставил их по ноге.

— «Забыл!» — передразнил его Астахов. — Копаешься, как жук в навозе! — И, закрывая при помощи техника фонарь, он бросил ему в лицо тяжелое, площадное ругательство.

Сердечко спустился вниз, взял стремянку и отступил в сторону. Едва не задев его крылом, Астахов стал выруливать к старту. Сильная струя горячего воздуха ударила техника в живот, он покачнулся, но не почувствовал удара. Оглушенный незаслуженным оскорблением, он шел к стоянке, волоча по рулежной дорожке стремянку.

Торопливо, стараясь наверстать потерянное время, самолеты взлетели, набрали высоту, собрались в звено и ушли в юго-западном направлении.

Проследив за взлетом звена, майор Комов подошел к технику-лейтенанту и сказал:

— Остап Игнатьевич, не волнуйтесь! Славка спит, температура нормальная, кризис миновал, — но увидев, что с ним творится что-то неладное, спросил: — Что с вами?

— Орел клюнул навозного жука… — с горечью сказал Сердечко и, опустив плечи, устало пошел в сторону, сел на траву.

Штурман наведения капитан Якушин уже дважды запрашивал Астахова, почему звено не вышло на курс.

Подле большого круглого стола, закрытого поверх карты-десятикилометровки прозрачной калькой, планшетист ждал первые данные с радиолокационной станции. Держа в одной руке остро заточенные цветные карандаши, другой рукой придерживая подвижную линейку, он напряженно вслушивался в наушник телефона.

За плотной светонепроницаемой занавесью, в полной темноте, сидел подле индикатора кругового обзора штурман наведения. Азимуты на сферической поверхности индикатора напоминали меридианы, а концентрические окружности были похожи на параллели, идущие к экватору. Постоянная фиксация у центра местных помех, отраженных от аэродромных сооружений, была так похожа на материк Антарктиды, что индикатор производил впечатление светящегося глобуса со стороны Южного полюса.

По экрану индикатора бежала искрящаяся линия развертки, словно волшебной палочки, из-под которой возникали отраженные импульсы медленно идущих по «коридорам» пассажирских и грузовых самолетов.

Но вот оператор радиолокационной станции передал координаты. Планшетист зафиксировал время, поставил точку и по линейке проложил первую красную полоску курса.

Одновременно и штурман обнаружил вспыхнувшую и быстро передвигающуюся по индикатору яркую точку. Это положенным курсом шло звено истребителей. Метеорологические условия менялись, на экране индикатора появились туманности — редкая облачность. Светящаяся точка двигалась по экрану, пронизывая туманные хлопья.

— Двадцать седьмой! Я — «Комета»! Доложите обстановку! — запросил Астахова штурман.

— «Комета»! Я — Двадцать седьмой. Курс двести десять! Высота четыре тысячи! Облачность пять-семь баллов! «Противника» не вижу! — ответил Астахов.

На кальке планшетиста с противоположной стороны уже проложенного курса появилась синяя полоска «противника». Почти одновременно и штурман на экране индикатора фиксирует новую светящуюся точку, она движется навстречу звену перехватчиков. Якушин быстро делает расчет, подходит к планшету, не выпуская из руки микрофона, сверяет свои расчеты по схеме на кальке и передает командиру звена:

— Двадцать седьмой! Высота четыре семьсот, курс прежний! — Штурман решил вывести звено на перехват «противника» под прикрытием облачности.

— Понял вас! — отвечает Астахов.

Большая светлая точка по курсу двести десять занимает положение с превышением высоты над «противником». Штурман с удовлетворением отмечает точность маневра, но, высчитав скорость идущих на сближение самолетов, Якушин начинает волноваться. До рубежа встречи с «противником» у звена Астахова еще очень большое расстояние, а «противнику» нужно сделать последние километры, чтобы «отбомбиться» и, развернувшись, уйти на свой аэродром.

Словно угадав мысли штурмана, командир полка говорит:

— Звено не перехватит «противника» на заданном рубеже, он «отбомбится» и уйдет. На сколько минут звено опоздало с вылетом?

— На четыре минуты, товарищ полковник!

— Четыре минуты! Это же пятьдесят километров, которых сейчас не хватает Астахову! Рассчитайте точнее и доложите!

Расчет штурмана подтвердил предположение полковника: встреча на заданном рубеже не могла состояться.

— А если включить форсаж, мы успеем уничтожить «противника» на заданном рубеже, — предложил штурман.

— У них не хватит горючего, чтобы вернуться на аэродром, — подумав, сказал полковник и, взяв у штурмана микрофон, отдал приказание:

— Двадцать седьмой! Я — «Комета»! Прекратите полет по курсу! Возвращайтесь на точку! — Затем, позвонив на СКП, полковник приказал: — После окончания полетов по плановой таблице