принял за истинных царей самозванцев, кто позвал в державу ляхов, римских иезуитов, литовцев — всех, жаждущих завоевать Русь, лишить православия, поставить на колени её народы перед Римским святейшим престолом.

Помнил Шуйский, что ещё в 1596 году на церковном соборе в Бресте, Римская курия вынудила западную церковь Руси принять унию. Горько переживали в те дни москвитяне и все истинные православные христиане еретический союз. Рождение унии на западе державы выходило далеко за пределы чисто церковных интересов. Краковский нунций Рангони вскоре же после Брестского собора добивался встречи с царём Фёдором, дабы навязать ему конкордат. Но Фёдор выстоял перед натиском римлян. И кто теперь скажет, что царь Фёдор был слабоумным. Нет, он почувствовал то, что не каждому прозорливому было дано увидеть. Приняв конкордат, русская православная церковь признала бы католическую религию как главенствующую. Тем более что Византийская церковь не смогла прийти на помощь России ввиду своей слабости и зависимости от турецких пашей и султана. Спасибо Фёдору, спасибо Иову, что не пустили в Россию иезуитов.

Настал черёд его, Василия, и сподвижника Гермогена постоять за державу, за православную веру и торжество российской церкви.

Так нужно ли перед лицом врага устраивать публичное избиение своего народа? Нет и нет! В добром согласии с патриархом, со всем освящённым Собором лучше принять покаяние народа и сплотить его против общего врага святой Руси. И в конце молебна царь сказал:

— Дети мои, наша государева воля в согласии с волей церкви и её первосвятителей. Мы жалуем вам свою милость. Мы не помним зла, чинимого в забвении. Да ниспошлёт Господь Вседержитель мир и любовь моему народу, согласие и благоденствие нашей державе.

Покидая собор, царь Василий сказал Гермогену:

— Ежели пожелает боголюбец Иов посидеть за столом, милости прошу святейшего. А ты и вовсе мне нужен. Жду.

В этот день покаяния россиян богослужение в московских храмах длилось с утра и до вечера. И вся Москва словно вторично присягала верой и правдой служить России и её законному государю. И по этому поводу на многих монастырских звонницах лихие звонари затеяли колокольное завыпевание. Да первыми отличились в Даниловой монастыре. Сложили они канон и выдали колокольным звоном:

Царь Ва-си-лий, ты хо-рош,

Рос-си-я-нов бе-ре-жёшь:

Шап-ки, шу-бы для них шьёшь,

Сход-но, сход-но про-да-ёшь!

— Ать, зимогоры! Ать, крамольники! — кричал незлобиво московский люд. Да и получше даниловских нашлись чародеи, что в Варсонофьевском монастыре служили. Они за патриарха порадовались:

Гер-мо-ге-ну ко-за-ку

Жи-ти-я сто-лет-не-го!

Мы по-ка-я-лись е-му!

До гре-ха по-след-не-го!

Гермоген и Сильвестр как раз шли по кремлёвскому двору, когда кудесники вызванивали. Гермоген головой покачал, как звоны сложил в строки, да не осердился, лишь Сильвестру заметил:

— Экие окудники!

— Истинно говоришь, святейший, — согласился Сильвестр. Он был молчалив и думал о патриархе Иове. Он и Гермоген только что посидели возле ложа Иова, который слёг после отобравшей у него последние силы долгой церковной службы. И Гермоген и Сильвестр скорбели, потому как понимали, что немощному старцу недолго осталось светить россиянам.

— Государь-то, поди, хотел бы видеть боголюбца у себя, — тихо заметил Сильвестр по пути в царский дворец.

Гермоген не ответил, но подумал, что вряд ли. Видел же Гермоген, что царь Василий не смягчился сердцем к духовному отцу Бориса Годунова.

Как выяснилось позже, и патриарх Иов не желал видеть Василия Шуйского. Не любил правдолюбец этого лукавого человека и душою страдал из-за него после убийства царевича Дмитрия. Тогда Шуйский принёс в Москву ложь. Она же осталась сокрытой. Одно утешало Иова, что сия ложь была скрыта во имя спасения державного мужа Бориса Годунова.

После обряда покаяния Иов провёл в Москве ещё несколько дней. А когда чуть окреп телом, уехал в родные Старицы. Проводы были торжественные, шествие растянулось больше чем на версту от Красной площади до Тверской заставы и дальше. Благовестили колокола. Но торжество проводов не могло избавить москвитян от печали. Они знали, что видят Иова в последний раз и потому шли за каретой с такими же чувствами, с какими идут за гробом усопшего.

Первый русский патриарх Иов тихо угас спустя три с половиной месяца после возвращения из Москвы. Он был погребён в старицком Успенском монастыре. О его кончине старицкие архиереи донесли весть до Москвы. В Благовещенском соборе Гермоген отслужил панихиду, на которую собрались все священнослужители стольного града и из многих ближних городов. Позже, с согласия царя Василия, Гермоген повелел перенести мощи Иова в Москву, но в ту пору стольный град был в опасности и перезахоронение отложили на будущее.

...Гермоген и Сильвестр вошли в новый государев рубленый дворец, в ещё пахнувшие смолой палаты. Царь хотел Гермогену поведать о чём-то важном. Да слушая его, Гермоген был удивлён тем, что в душе Василия проснулось особое милосердие. Василий заявил, что отказывается быть государем державы холопов, как сие было до него, и ищет путь стать царём подданных, правящим по закону.

— Думаю я, святейший, действуя личной властью, издать указ о полноте народного достоинства.

— Издай, государь, ежели сей указ не разойдётся с волей Божьей.

— Ты меня и просветишь, коль в темноту впаду, а тако же занесёт куда. — Шуйский вспомнил, какими простыми и ясными были его отношения с Гермогеном, когда они оба стояли далеко от верховной власти. Теперь же чуть что — и видел царь опасицу в откровенном разговоре с патриархом. Понимал он, что Гермоген сильнее духом и мыслью. И не раз патриарх дал сие почувствовать царю. И ещё сила Гермогена, считал Василий, была в том, что за патриархом стояла сплочённая церковь, большинство архиереев которой свято чтили своего первосвятителя. Вон как с разрешительной грамотой о покаянии россиян властно поступил патриарх, как позвал за собой его, царя. И хотел бы Василий кого-то покарать, ан нет, патриарх связал ему руки.

И теперь вот задумал царь показать свою власть в державе и всю полноту её, ан нет, не получилось. Но всё же попытался.

— Вот ты сегодня принял от изменников покаяние, — продолжал царь, — да токмо покаяние в кремлёвских соборах прозвучало из уст вельмож. И милость церкви ты жаловал токмо им. А с чем народ?

— Сие не так. Покаяние шло по всей державе, подвластной тебе, — возразил патриарх. Но в сей же миг смягчился: — Ты, государь, вырази своё желание,