Потом она повернулась лицом к священному дереву и обратила взгляд туда, где на его коре была вырезана цепочка рун. Для гадания ей не требовалось, как другим, раскладывать на белом платке двадцать четыре бляшки из кости или ясеня, вынимать одну, три или четыре и думать, что же они означают. Ее, собственно, никто не учил так, как веками деды учат внуков, чертя угольком на плоском камне или дощечке «крепчайшие знаки»: «А вот это руна Кано, руна огня. Помогает она, когда ворожат на здоровье и на любовь, а еще ее любят скальды, она делает стихи складнее. Если выпадет при гадании прямо, значит, подарок получишь, если наоборот – потеряешь что-то. Еще она пользу приносит врачеванию…»

Хёрдис училась по-другому: без слов, без объяснений. И гадала она по-другому. Сейчас, когда она осталась наедине со священным ясенем, опоясанным цепочкой рун, стены гридницы, дом и люди для нее исчезли. В ней ожили давние годы, громадная пещера в горе, долгие ночи полнолуния в святилище Стоячие Камни, наедине с окаменевшими великанами. Глядя в цепочку рун, тайно, неприметно она сливала свою кровь с невидимой кровью вселенной, и далекие силы говорили с ней своим, нечеловеческим языком.

В мыслях ее стоял вопрос: как победить тех, кто непобедим при свете дня? Должен ли ее сын собирать войско и вести его к берегам острова Туаль, чтобы отомстить за нанесенное ему оскорбление? Хёрдис смотрела его глазами, глазами мужчины и конунга, жаждущего отплатить за пережитый двойной позор, и мыслью скользила по цепочке рун. И вот одна из них откликнулась, засветилась на темном дереве рыжеватым пламенным светом. Это руна Альгиз, притом Хёрдис видела ее перевернутой, хотя все знаки были начертаны на дереве в прямом положении. Глазам колдуньи открывалась внутренняя суть руны, а не те черты, которые когда-то провел по коре священный нож. Ответ был дан: задуманное едва ли осуществится сейчас, а потому будь гибким. Не время для сомкнутого строя щитов и копий, будь как река, что обтекает большой камень стороной и находит себе обходной путь…

Хёрдис закрыла глаза, словно отставила в сторону первый вопрос, потом открыла их снова. Теперь она думала о другом: как найти тот обходной путь? На коре засветилась руна Райд – руна Пути. Он уже совершается. Единственный путь уже найден, и ноги знают свою тропу. Не мешай тому, что происходит само собой, доверяй тому, кто не говорит вслух, не мудрствуй, не размышляй, доверься внутреннему вожаку…

К чему ведет этот путь? Хёрдис освободила свой внутренний взор, позволила ему свободно скользить вперед, вперед, к тому, чего еще нет. На коре засветилась руна Гебо, руна взаимной связи. Кто-то поможет. Какой-то человек, связанный с вами, хотя и находящийся сейчас на другом конце пути…

Наутро в гридницу явились мужчины из усадьбы Дымная Гора. Стуре-Одда всегда встречали здесь с неизменным уважением, а Аринлейва теперь приветствовали веселыми криками: днем убив одного из туалов, сбежав из плена и доскакав до Рауденланда на бергбурском быке, он теперь считался в Аскефьорде одним из первых героев, так что даже сыновья Хродмара ревновали.

– Хотели мы поговорить с тобой, конунг! – начал Стуре-Одд. Он сегодня впервые выбрался из дому после того, как был ранен, и говорил еще с некоторым трудом, поскольку силы его восстанавливались медленно. – Прости, мне трудно быть в гостях у тебя долго, поэтому я сразу скажу, что хотел. Мы понимаем, что в зимние бури нелегко снарядить войско, но мы хотели бы знать, когда ты собираешься это сделать. Если ты помнишь, моя внучка, дочь моего сына Слагви, увезена туалами. Она спасла мою жизнь, отвела их мечи от моего горла, и мне стыдно было бы сидеть сложа руки, когда моя внучка в рабстве.

– Я не хочу, чтобы моя сестра лишний день оставалась в рабынях у какого-нибудь кабана с бронзовой головой! – горячо воскликнул Аринлейв, едва лишь дед его умолк. В глубине души он во всем винил себя, и бегство из плена уже представлялось ему не подвигом, а позором, как будто он бросил сестру в беде. Теперь он готов был разорваться, лишь бы скорее спасти ее. – Это позор для нашего рода, позор для всего Аскефьорда, что ее увезли, что хоть один человек из нас попал в рабство! Нужно освободить ее! Что ты скажешь на это, конунг? Мы сделали все, чтобы защитить твою честь и твое добро, так и ты должен сделать все, чтобы защитить наши семьи и нашу честь!

Он говорил не только о себе, но и обо всех тех, кто составлял Аскефьорд. Но Торвард конунг, сам не пострадавший, был уязвлен не меньше, а даже больше Аринлейва. Он чувствовал себя виноватым в этом набеге, который навлек на Аскефьорд своим глупым сватовством – теперь он считал его просто глупым, стараясь забыть все то, что его привлекало в Эрхине. Но идти на северо-запад, в океан, где бушуют зимние бури, когда даже вдоль берегов отваживаются путешествовать немногие, да еще плыть большим войском, когда в любой день волны могут разметать корабли, рассеять их и погубить все замыслы, – это было бы безумием. Торвард конунг был достаточно умен, чтобы это сознавать, но и достаточно горяч и горд, чтобы отчаянно страдать от своего бессилия. И это в первый год, когда он только-только провозглашен конунгом и еще должен доказать, что достоин этого звания! Иной раз ему приходило в голову, что судьба обошлась с ним чересчур жестоко, но эти мысли он гнал прочь, потому что ныть и жаловаться, хотя бы и про себя, – позорный признак слабости.

– К Празднику Дис мы соберем корабли и поведем их к острову Туаль, – ответил он, стараясь держаться невозмутимо и не показывать, что внутри он бесится. – Раньше это бессмысленно.

– Сдается мне, что и потом это будет бессмысленно! – подала вдруг голос кюна Хёрдис. – Разве вы не убедились, что туалы почти непобедимы в открытом бою?

– Но это днем! А ведь можно же приплыть туда и ночью! – не слишком уверенно подал голос Слагви. – Их трудно одолеть днем, я это и сам знаю, на себе испытал. Но ведь ночью они бессильны, и это мы тоже испытали на себе!

Он бросил взгляд в сторону сыновей Хродмара, и те охотно его поддержали.

– Не так-то все здесь просто! – живо возразила кюна Хёрдис, словно поймала их на ошибке. – Если бы достаточно было просто приплыть к Туалю ночью, забрать все его сокровища и спокойненько отчалить, то уже давно бы нашлись охотники это сделать и без вас! Каждый конунг хотя бы один раз в жизни бывал на острове Туаль и видел все то, что вы видели: и серебряный котел, в котором можно сварить целого быка, и золотую яблоню, и все-все! Притом каждый конунг видел это как раз тогда, когда только вступал на престол и отчаянно хотел отличиться! Однако я не слышала, чтобы хоть кто-то прославился подобным подвигом. То есть бывало, да, не раз и не два славные герои отправлялись к берегам острова Туаль, рассчитывая напасть на него ночью! Но хоть один из них вернулся назад? Вы слышали о таком? – среди тишины, с торжествующей уверенностью вопрошала кюна. – Нет? Ты, Слагви, ты, Стуре-Одд – вы знаете столько песен и сказаний, так есть ли среди них хоть одно об удачном набеге на Туаль? Нету? Так, видно, это неспроста, это поймет и ребенок! Глупо было бы думать, что мы выдумали такое, чего никто не выдумал со времен Харабаны Старого, который… это… Эохайд Оллатир!

Кюна все-таки вспомнила мудреное прозвище древнего прародителя и с торжеством обвела глазами мужчин в гриднице, словно одержала над ними решительную победу. Да так оно и было: все молчали, и многие из тех, кто в душе поддерживал Слагви, опустили глаза. Их ехидная повелительница была права: днем остров Туаль охраняла непобедимость его воинов, а ночью… Ночью, если рассуждать здраво, его охраняло что-то другое. Что-то такое, что делало невозможным набеги на него и под покровом темноты. Но никто из ходивших на него походами не вернулся назад и не смог рассказать, что опрокинуло надежды и расчеты.