Стоя на ступеньках их дома (отнюдь не роскошного, обычного дома с тремя спальнями в Кенсал-Грин), я тереблю пуговицу на ширинке своих «пятьсот первых»; есть у меня такой тик, и Лора, по вполне понятным причинам, его не выносит. Но сейчас она улыбается, глядя на меня, и, чтобы приободрить, пожимает мне руку (другую, не ту, что занята в области паха), и не успеваю я оглянуться, как мы уже в прихожей, где на нас обрушивается шквал улыбок, поцелуев и приглашений к знакомству.

Пол оказывается высоким и симпатичным, с длинными темными волосами (не стильно длинными, как стригут в парикмахерской, а скорее напоминающими прическу компьютерщиков, которым все недосуг постричься) и густой щетиной. На нем тертые коричневые вельветовые штаны и футболка с изображением чего-то зеленого: не то ящерицы, не то дерева, не то какого-то овоща. Я жалею, что у меня не расстегнуто несколько пуговиц на ширинке, – с легким беспорядком в одежде я не чувствовал бы себя рядом с Полом чересчур вырядившимся. Миранда, как и Лора, одета в мешковатый свитер и леггинсы, на носу у нее вполне себе симпатичные очки без оправы, и сама она вполне себе симпатичная пухленькая блондинка, не такая пухленькая, как Дон Френч, но достаточно для того, чтобы это сразу бросалось в глаза. Таким образом, ни туалеты, ни дом, ни хозяева не вызывают у меня робости, да еще и хозяева настолько милы со мной, что в какой-то момент я расчувствовался чуть не до слез: при всей моей неуверенности в себе я не сомневаюсь, что они мне очень рады – не знаю, потому ли, что мне как-то удалось снискать их расположение, или благодаря Лориным рассказам о том, как она довольна теперешним состоянием дел (и даже если я ошибся и они всего лишь лицедействуют, кому какая разница, коль скоро актеры так мастерски справляются со своими ролями?).

Мы не ведем бесед типа «как-бы-вы-назвали-свою-собаку», поскольку, с одной стороны, каждый из нас знает, чем занимаются остальные трое (Миранда преподает английскую литературу в колледже для взрослых), а с другой – сегодня не такой вечер. Пол и Миранда задают Лоре вопросы об отце, и она рассказывает им про похороны, не всё, но кое-что, и среди прочего даже что-то такое, о чем мне не говорила: прежде чем отдаться боли и скорби, она была потрясена моментально промелькнувшей у нее в голове мыслью: «Боже, а ведь ничего такого взрослого со мной еще не случалось».

Миранда рассказывает, как умирала ее мать, и мы с Полом задаем ей вопросы, потом Пол и Миранда спрашивают меня о моих родителях, а дальше разговор каким-то образом переходит на то, чего каждый из нас ожидает от жизни и что нам в ней не нравится, и еще… Даже не знаю. Признаваться в этом немного глупо, но, о чем бы мы ни говорили, я чувствую себя абсолютно комфортно – я никого не боюсь, меня внимательно слушают, а Лора к тому же время от времени посылает ласковые взгляды, и это меня очень поддерживает. И не то чтобы кто-либо из нас сказал хоть что-нибудь особо запоминающееся, глубокомысленное или остроумное: дело скорее в общем настрое. Первый раз в жизни я кажусь себе персонажем сериала «На четвертом десятке»,[102]а не персонажем… не персонажем пока что еще не снятого сериала о трех чуваках, работающих в музыкальном магазине и целыми днями обсуждающих начинку сэндвичей и саксофонные соло. Мне это нравится. Да, я прекрасно понимаю: «На четвертом десятке» – это слащаво, ходульно, немодно и по-американски. Но когда сидишь в своей жалкой квартирке в Крауч-Энде, когда твой бизнес катится псу под хвост, а подруга слиняла с верхним соседом, непоследняя роль в сериале «На четвертом десятке» со всем, что к ней прилагается: детьми, женитьбами, барбекю, работой, компактами с доброй старой музыкой, – представляется чем-то безусловно недосягаемым.

Впервые я влюбился лет за пять до того, как на моем горизонте возникла Элисон Эшворт. Мы с родителями тогда отдыхали в Корнуолле, и за столиком рядом с нами завтракала парочка молодоженов, мы с ними познакомились, и я влюбился в них обоих. Не в нее или в него, а в них как в единое целое. (Сейчас, вспоминая о том времени, я склоняюсь к мысли, что своими фантастическими идеями об отношении полов я был обязан им не меньше, чем Дасти Спрингфилд.) По моему разумению, каждый из них, как это иногда бывает с молодоженами, старался показать другому, насколько здорово он умеет ладить с детьми, продемонстрировать, что из него получится великолепный отец, а она станет потрясающей матерью, мне же это было только на руку: они брали меня с собой купаться и гулять по морским отмелям, купили мне воздушного змея, а когда они уехали, я чуть не умер от горя.

Сегодня вечером со мной происходит нечто похожее. Я влюбляюсь в обоих, в Пола и Миранду, со всем тем, что у них есть, с тем, как они относятся друг к другу, как дают мне ощутить себя новым центром их вселенной. Я в восторге от них и хочу впредь всю оставшуюся жизнь непременно встречаться с ними дважды в неделю.

И только под самый конец вечера я вдруг понимаю, что меня подставили: Миранда поднялась наверх к ребенку, а Пол отправился поискать, не осталось ли где-нибудь в загашнике ликера, который помог бы нам залить пламя, разгоревшееся у нас внутри от съеденного за ужином.

– Погляди их записи, – говорит мне Лора.

– Не стоит. Я, знаешь ли, некоторое время вполне могу прожить без того, чтобы охаивать чужие музыкальные коллекции.

– Пожалуйста. Мне хочется, чтобы ты посмотрел.

Я подхожу к полке и, склонив голову набок, начинаю изучать компакт-диски. Даже самого беглого взгляда мне хватает, чтобы понять: передо мной сплошная зона бедствия. Коллекция кошмарна настолько, что, по-хорошему, ее надо бы немедленно запаять в металлический ящик и отправить в какую-нибудь страну «третьего мира» на свалку вредных отходов. Тут у них все, что положено: Тина Тернер, Билли Джоэл, Кейт Буш, «Пинк Флойд», «Симпли Ред», конечно же «Битлз», Майк Олдфилд («Tubular Bells I» и «Tubular Bells II»), «Мит Лоуф»… На винил я времени не трачу, но все же успеваю разглядеть пару пластинок «Иглз» и краем глаза замечаю нечто, уж больно подозрительно напоминающее альбом Барбары Диксон.

Возвращается Пол.

– Сомневаюсь, что вам многое из этого нравится.

– Даже не знаю. Вот, например, «Битлз», они неплохо играли.

Он смеется:

– Боюсь, мы не очень-то в этом деле разбираемся. Надо будет как-нибудь зайти к вам в магазин, чтобы вы немного нас просветили.

– Да чего там, каждому свое.

Лора удивленно смотрит на меня:

– Никогда раньше не слыхала от тебя ничего подобного. Мне казалось, в твоем прекрасном новом Флеминговом мире от мысли, что, дескать, «каждому свое», всего один шаг до петли.

Мне удается скорчить улыбку и, протянув свой бокал, подставить его под вязкую струю старого «Драмбуи».[103]

– Ты это нарочно, – говорю я ей по пути домой. – Ты прекрасно знала, что они мне понравились. Это была ловушка.