в глаза, должен понять, что она чувствует. И что я точно не должен делать, так это оставлять ее в квартире одну.

Слишком все затянулось. Я думаю только о том, как мне больно без Юльки, но каково матери без своей дочери я даже не представлял.

Выкурив еще одну сигарету, я все же поднялся на нужный этаж, да так и замер у двери, пальцем зависнув над звонком.

Пред глазами пробежала картина, как я впервые привез Юльку домой. Ее больные колени из-за придурка Гринича. Ее теплые руки и удивительные карие глаза. Моя красивая юная девочка.

Рукой уперся в двери и сцепил зубы.

Не сдержался. По щеке покатилась слеза.

Но это не слабость. Это боль. Боль от утраты моей малышки. Моей Юльки, которую я ждал всю свою жизнь.

Хотелось волков завыть, чтобы хоть как-то приглушить свою боль.

Размахнулся, но так и не ударил кулаком по двери. Мог напугать Викторию Николаевну.

Сделав вдох-выдох, постарался взять себя в руки и наконец-то нажал на звонок.

Теща открыла не сразу. Минуты две прошло прежде, чем я услышал щелчок замка.

— Захар? — произнесла она грустным голосом, а я стоял смотрел на нее, не в силах пошевелиться.

Она осунулась — исхудала, синяки под глазами, а в самих глазах боль. Мы с ней одинаково глубоко ранены. Я потерял родителей, самых близких мне людей, а теперь и любимую женщину. А Виктория потеряла мужа, и единственную дочь. И то, что Юльки нет рядом, виноват только я.

— Захар, — Виктория неожиданно прильнула ко мне, и я понял, как сильно ей не хватало поддержки.

Черт! Какой же я идиот!

— Простите меня, — прошептал я, носом уткнувшись в макушку.

Боль матери никакая другая боль не затмит. Виктории куда сложнее сейчас. Она потеряла единственного ребенка, которого тщательно оберегала и любила. Которого доверила мне, а я не оправдал ее надежд.

— Я виноват перед вами. И знаю, что нет мне прощения. Вы доверили свою дочь мне, а я сделал только хуже. Хотел, чтобы она всегда была за мной, как за каменной стеной. А в итоге сделал только хуже.

— Ты не виноват, Захар, — она покачала головой, и отстранившись, принялась поправлять волосы.

Я видел, что женщина чувствует себя не комфортно из-за своего вида. Только вот мне было все равно на это. Меня волновало лишь ее душевное состояние. И я знал, что душа ее разодрана в клочья. Знакомые ощущения.

— Я уверен, что мы ее найдем. Может не сразу, но я обещаю вам.

— Захар, не надо, — она посмотрела на меня тяжелым взглядом и выдохнув, тут же добавила: — не обещай то, чего не сможешь сделать.

— Виктория Николаевна…

— Все мы знаем, что живой ее больше не увидим.

— Не говорите так! — прошипел я, ладонью стукнув по косяку двери. — Не говорите… Это неправда!

Она закрыла глаза, прикусила губу и расплакалась. Сделала пару шагов назад и съехала спиной по стене. Я поторопился подхватить ее и снова утащил в свои объятия. Виктория дрожала и громко всхлипывала, я крепко сжимал челюсть, и злился, что ничего не могу исправить. Мне близка ее боль, и все что я могу — поддержать и быть рядом.

— Я не хочу надевать розовые очки, Захар, — кричал она сквозь слезы.

Сжала мое пальто пальцами в поисках опоры, или не знала, как выразить свою боль. Но держала крепко, всеми силами. И плакала. Я бы даже сказал рыдала.

— Не хочу надевать очки, понимаешь? Я не хочу обманывать саму себя. Но я до сих пор не верю, что ее больше нет. Мне всегда, кажется, что она гуляет там, по берегу в этом белоснежном платье. Захар, за что Бог со мной так поступил? За что? Я же любила ее всем сердцем, оберегала как могла. Ну он же забрал у меня уже мужа, человека без которого стало трудно дышать. А я жила, ради Юльки жила. А теперь вот, и ее нет. Почему так?

Если бы я только знал ответ… Если бы я знал…

— Мне даже теперь нет ради кого жить. Я лишилась своей семьи. Понимаешь? Юлька была моим воздухом. А теперь, теперь мне перекрыли кислород. Отняли мою кровиночку. Мою душу. Мой смысл жизни.

От каждого слова, произнесенного Викторией мою душу жгло невыносимой болью. Я хотел расплакаться как женщина, хотел крушить вокруг, хотел кому-то разбить морду, переломать кости. Я просто хотел на ком-то сорвать свою злость. Желательно, чтобы это были враги. Но я обязан быть рядом с Викторией, рядом с матерью моей любимой женщины. Я просто не имею права бросить ее. Не имею…

Подхватив тещу на руки, отнес в гостиную на диван. Прикрыл пледом и хотел отыскать лекарства, успокоительное. Но замер, увидев на столе фото в рамке.

Асташина. Как же ты посмела нас бросить?!

Красивая, улыбчивая, жизнерадостная. Самая добрая девочка на земле.

Где же ты?

Я скатился по стене и неотрывно смотрел на фото. Мне казалось, что Юлька сидит перед нами и улыбается. Вот она, протяни руку, и я почувствую ее тепло.

Всегда нежная, ласковая, наполненная любовью.

Но это всего лишь фото, еще одно напоминание, что Юльки нет с нами.

Она в наших сердцах, в душе, в голове, но телом ее рядом нет.

— Я не смогла надеть черную ленту на ее фото. На фото мужа смелости не хватило надеть траурную ленту, а уж дочки…

Я на миг прикрыл глаза, а потом набрав в легкие воздуха, громко выдохнул и произнес:

— Живым черная лента ни к чему!

Несколько секунд тишины, и я решился заговорить о важном.

— Виктория Николаевна, нам нужно поговорить с вами. Это касается вашей семьи.

— Ты о чем, Захар?

Я медленно повернул голову в ее сторону, и поймал на себе вопросительный взгляд.

— Ваш муж, он имел какой-то второй доход?

— Почему ты спрашиваешь?

Я затылком уткнулся в стену и прикрыл глаза, понимая, как бы мне этого не хотелось, но разговор нужен. Вдруг будет какая зацепка, и возможно хоть как-то удастся выйти на след ублюдков.

— Возможно я должен был сказать об этом раньше… От Юльки хотели что-то получить.

— Что ты имеешь ввиду?

— Ей, мне и моей сестре поступали анонимные сообщения. Выследить чей номер не представилось возможным.

— А что в сообщениях было?

— Юля должна была открыть какой-то секрет, — признался я, чувствуя себя идиотом, — а ведь нам даже угрожали, пиротехнику подкладывали. И я мешал им.

— Ты можешь догадываться кто это, и что именно они искали?

— Нет. Они работали очень