— И купил цветы у того марокканца возле светофора?

— Ну да, конечно: минимум затрат на одноразовый букетик на столе!

* * *

Эле, похоже, в восторге от проведенного вечера.

— Ну вот, — продолжает она. — Он так классно накрыл на стол, все было сделано вкусно.

— Со вкусом. Внимание! Главный вопрос: цветы там были?

— Конечно! Маленькие розочки, такие красивые — он еще так обыгрывал мое имя[35].

Мы громко смеемся, потом я снова становлюсь серьезной.

— Эле, а теперь скажи мне правду.

Эле возводит глаза к небу.

— Ну, так я и знала. Мы в игрушечки поиграли и все, до свидания, — я снова тянусь к ее горлу. — Сейчас я тебя точно зарежу.

— Не надо, уже рассказываю.

Я убираю руки. Эле смотрит на меня насмешливо.

— Эй, а потом ты меня не зарежешь, когда я все расскажу?

Я заинтригована.

— Что ты наделала?

— О’кей… Я ему минет сделала!

— Нет, Эле, не может быть! При первой же встрече? Никогда о таком не слышала.

— Да что ты говоришь?! Наивная, а Паолетти помнишь? Ты всегда думала, что она невинна как ангел! А ее видели в «Piper» в туалете, она стояла там на коленях, в оральном поклонении перед Максом, парнем, с которым она познакомилась на танцплощадке. А времени-то для знакомства было ровно пол-диска Уилла Янга… того, где он поет «Doors», «Light my fire». После этого ее и впрямь охватил огонь. Она пела в «микрофон» Макса, а потом ее застукали. А Паола Маццокки? Ты знаешь, что ее засекли в школьном туалете с учителем физкультуры Мариотти? Знаешь или нет? Любительница сицилийских канноли[36]! Хочу тебе напомнить, что это прозвище всей школе было известно. И знаешь, почему ее так прозвали? Потому что у Мариотти крашеные светлые волосы, но сам он из Катании[37].

— Это все сплетни. Мариотти остался учителем. Как думаешь, если его застукали с ученицей, неужели его бы не уволили?

— Ну, не знаю. Знаю только, что у Маццокки все равно по физкультуре четверка…

— Ну вот видишь?

— Вижу, вижу… Это значит, что она даже минет толком делать не умеет.

— Эле. Да ты с ума сошла! Ты просто хвастаешься своим поступком! Нет, я точно тебя зарежу.

* * *

Марк-Антонио с наслаждением продолжает свой рассказ.

— Я ей сделал body art.

— Как это?

— Ты приехал из Нью-Йорка и не знаешь? Ну, мне-то не стыдно не знать: я проводил каникулы в Кастильончелло… Но ты! Ты же был в The Big Apple[38]и не знаешь, о чем речь?

Я смотрю на него с усмешкой.

— Я знаю, что это. Но что это значит — другой вопрос.

— Ну ладно, ты мне нравишься и таким. Я разрисовал ей тело. Раздел ее полностью, а потом начал разрисовывать. У меня были кисточки и темпера, и я принялся водить по ее телу кисточками вверх-вниз, то и дело обмакивая их в теплую воду в чашке. Я едва касался ее, и ей было приятно — я видел это. Даже щеки у нее приобрели цвет, но не от моей кисточки. Я нарисовал ей трусики, которые только что снял с нее, потом потихоньку набросал тени ей на соски, которые от прикосновения теплых кисточек так набухли, что готовы были лопнуть.

— А потом?

— Потом ее охватило такое желание, что и она захотела придать цвет моей кисти.

— То есть?

— Она сделала мне минет.

— Фьюю… хотел бы я…

— Ты имеешь в виду, что хотел бы проделать то же самое со своей подругой?

— У меня просто вырвалось… а потом?

— Потом ничего. Мы поболтали о том, о сем, доклевали японские штучки и я проводил ее домой.

— Да ты что, после минета ты ее не трахнул?

— Нет, она не захотела.

— То есть: минет был, а секса не было — и какой смысл?

— У нее своя философия. Так она мне сказала.

— А больше ничего не сказала?

— Сказала. «Нужно уметь доставлять себе удовольствия». Нет, даже круче. Она сказала: «Нужно уметь довольствоваться малым». И рассмеялась.

* * *

— Но, Эле, извини меня… Тогда уже надо было переспать. Секс за секс…

— Это здесь не причем, трахаться — это совсем не то, это полное единение, абсолютное слияние. Он в тебе, возможное зачатие ребенка… ты понимаешь? А минет — это другое.

— Конечно.

— Слушай, для меня это как сердечное приветствие. Ну, типа рукопожатия.

— Рукопожатия? Родителям своим расскажи…

— Слушай, извини меня, а они что, не делали этого? Почему мы не можем говорить о сексе как о чем-то естественном, как обо всем другом? Потому что мы обыватели! Вот, например, представь, как твоя мама делает…

— Эле!

— А что, твоя мама тоже привередливая?

— Ненавижу тебя.

* * *

— Ну, Стэп, а теперь я должен идти. Когда у нас встреча с Романи, Змеем и прочим зверьем?

— Завтра в одиннадцать. То есть, это самое позднее… Теперь о встречах напоминаю тебе я?

— Конечно. Это как раз и называется «ассистированием». Значит, увидимся завтра в это же время.

И он уходит вразвалочку, уже с сигаретой во рту. Потом оборачивается. Смотрит на меня с улыбкой.

— Эй, сообщи мне, если у тебя появятся новости. Не замыкайся в себе. Жду твоих рассказов. И ничего не придумывай. Уж на минет-то легко можно уболтать.

Обычный день, ничем не примечательный. Но не для нее. Раффаэлла Джервази беспокойно кружит по квартире. Что-то не так. Какое-то неприятное ощущение не отпускает ее. Что-то в глубине души не дает ей покоя. Будто она что-то забыла… или никак не может вспомнить. Раффаэлла пытается прогнать тревогу. Что за глупости, может быть, это я из-за своей Баби беспокоюсь? Она так изменилась. В лучшую сторону. Наконец-то она поняла, чего хочет. Сделала свой выбор и отбросила все сомнения. А я? Чего я хочу? И тут она оказалась перед зеркалом в гостиной. Нервно приблизила лицо к зеркалу, смотрит на отражение, руками приглаживая кожу, оттягивая щеки назад, чтобы сгладить следы прошлого, отбросить годы, что набросали вокруг глаз морщинки. Вот в чем дело, я хотела бы избавиться от этих морщинок. Ну, это просто. Немного бутулина и все. Это сейчас модно. Но действительно ли в этом твоя проблема? Раффаэлла смотрит самой себе в глаза и старается быть искренней. Нет, тебе сорок восемь лет, и впервые в жизни у тебя появились сомнения по поводу мужа. Что с ним происходит? Он все чаще задерживается на работе. Я даже проверила наш общий банковский счет. Слишком много снято денег, слишком. И уж совсем странно: он накупил дисков. Он… и диски? Я проверила в машине. Он слушает какой-то «Maggese» Чезаре Кремонини, этого мальчишки, потом там еще компиляция «Montecarlo Nights», такая ночная музыка, странно-чувственная, и самое непонятное — «Buddha Bar VII», дальше некуда! Это он-то, который кроме классической музыки ничего не слушает, для него легкий джаз — уже слишком, а тут — просто революция! А за всякой революцией непременно стоит женщина. Неужели это возможно? Клаудио… и другая женщина? Поверить не могу. Почему же ты не можешь в это поверить? Сколько пар из вашего окружения распалось? И из-за чего? Разногласия из-за работы? Споры о том, куда поехать в летний отпуск: на море или в горы? Препирательства по поводу образования детей? Или полемика о том, как обставить квартиру? Нет. Причина всегда одна: женщина. И почти всегда — более молодая. Размышляя об этом, Раффаэлла строит гипотезы, перебирает имена всех этих возможных подруг, реальных и воображаемых. Ничего. Ничего не получается. В голову ничего не приходит. Ни малейшей зацепки. И тогда она, охваченная дикой ревностью, бросается к шкафу Клаудио и начинает копаться в пиджаках, куртках, пальто, брюках — в поисках хоть малейшего доказательства нюхает воротнички, выворачивает вещи наизнанку в надежде отыскать хоть намек на вину, какой-нибудь волосок, чек, пригласительный билет, любовную записку… план побега! Хоть что-нибудь, что могло бы вывести ее из этого истерического состояния и избавить от гнетущего чувства неуверенности. Клаудио и другая женщина. Потерять все то, что казалось ей абсолютно надежным. И вдруг на нее нисходит озарение, появляется блестящая идея. Раффаэлла сломя голову несется в столовую и ищет там серебряную чашу, куда складывается почта. Вот она. И почта вся здесь, никто ее еще не брал. Она вытаскивает все, что там есть и начинает быстро перебирать. Для Баби, для Даниелы, для меня, снова для Баби… вот — для Клаудио! Но это «Enel»[39], для меня: акции и скидки. Но меня сейчас ничто не интересует. А, вот. Клаудио Джервази. Выписка из счета с кредитной карточки «Diners». Раффаэлла бежит на кухню, берет нож и аккуратно вскрывает конверт. Если найду там какие-нибудь доказательства, снова его заклею, положу на место и сделаю вид, что ничего не знаю. А потом застану его на месте преступления и уничтожу. Уничтожу. Клянусь, я его уничтожу. Она вытаскивает выписку и начинает разбирать ее как величайшую партию в покер. Каждая строчка вызывает у нее содрогание. Раффаэлла тщательно изучает все суммы. Ничего подозрительного. Кредит, плата за дизельное топливо на заправке… вот! Странная запись. Покупка в магазине дисков. Сколько он их там купил? Да, судя по цене, это те три, что лежат у него в машине. Это — костюм от «Franceshini», что на виа Кола ди Риенцо. Он купил его на распродаже, и потом Тереза, портниха, подшивала ему брюки. Да, все как надо. Теперь Раффаэлла немного успокоилась: последние две строчки — плата за стационарный телефон… Боже, за эти два месяца мы потратили четыреста тридцать пять евро. Но она не успевает разозлиться. И не успевает подумать о том, что она скажет дочкам, единственным виновницам такой сумасшедшей цифры. Потому что ее взгляд падает на другую покупку. Сто восемьдесят евро за нечто, что повергло ее в шок.