— Ага. В нем также присутствуют элементы духовности и много юмора.

— Что-то среднее между «Семью годами в Тибете»[45]и Биллом Брайсоном[46]?

— В точку.

Бронуин стояла на кладбище и смотрела, как засыпают могилу ее отца. Гидеон поддерживал ее под правый локоть, а Малькольм — под левый; казалось, они собираются столкнуть ее в могилу вслед за Томасом.

Глаза Бронуин были влажными, как и у большинства присутствующих на похоронах: проводить Томаса пришли люди, которые последние двадцать лет почти не вспоминали о ее отце, — бывшие коллеги, ученики, соседи и когда-то близкие друзья, но которых так или иначе затронули его труды или доброта.

«Теперь я осталась совсем одна», — подумала Бронуин. Она взглянула сначала на Гидеона, а потом на Малькольма. Ну, конечно, не совсем одна. Малькольм оказался в высшей степени полезным в организации похорон. Было очень удобно иметь друга-голубого, а на то, что время от времени он принимался флиртовать с ней и делать намеки, приводящие ее в легкое недоумение, можно было закрыть глаза. И Гидеон… Что ж, он сумел найти дорогу на кладбище и даже не перепутал дату и время. Бедный Гидеон. Бронуин знала, что ее предложение пересмотреть их отношения оказалось для него тяжелым ударом. Но он сумел справиться с этим и с головой погрузился в главный труд своей жизни — историю Хауорта. По всей видимости, они останутся друзьями, и значит, все закончилось хорошо. И как замечательно, что она снова могла безмятежно спать по ночам! Наверное, в жизни каждой женщины наступает такой период, решила для себя Бронуин, когда в своей постели ей хочется видеть только лавандовое саше.

— Аминь, — тихо произнесла она в ответ на молитву священника. Конечно, дом надо продать. Он слишком велик для нее и требует серьезного ремонта. И жить в нем теперь она не хотела, хотя… В этом старом доме она выросла, он помнил чудесные времена ее детства.

Она всхлипнула, и Гидеон с Малькольмом крепче сжали ее локти.

— Спасибо за то, что ты пришла, — говорила Бронуин Донне. — Я очень тронута.

Донна, переваливаясь из стороны в сторону, направилась через прихожую к входной двери:

— Да что ты, не за что. В конце концов, ведь ты собираешься помогать мне при родах. — Она вышла на улицу, в жаркое августовское солнце и хихикнула: — Прошлой ночью я уж думала, что мне придется выдергивать тебя из постели.

— Что ты говоришь! — восторженно воскликнула Бронуин.

Донна притронулась к своему внушительному животу:

— Оказалось, это все лишь газы.

— Что ж, ладно, а вообще — звони в любое время дня и ночи! Послушай, может, все-таки поедешь на машине? Малькольм с удовольствием…

— Нет, не стоит. Здесь ходит куча автобусов.

Помахав Донне рукой на прощание, Бронуин вернулась в дом, чтобы у Гидеона и Малькольма не было возможности обсудить ее за глаза.

— Конечно, Томасу приходилось бороться с тягой к алкоголю, — говорил Гидеон, когда она приблизилась.

У Бронуин перехватило дыхание:

— Мой отец в жизни не притрагивался к спиртному!

Гидеон озадаченно уставился на нее, а Малькольм рассмеялся:

— Дилан Томас, а не твой отец.

— А, извини. — Бронуин взяла Гидеона под руку и сказала: — Позволь мне познакомить тебя с Чарльзом. Он специализируется на Дилане Томасе. Нет ничего, что бы он не знал про этого Томаса. — Она подмигнула Малькольму, и тот благодарно улыбнулся ей в ответ и обратил свое внимание на моложавого человека в бархатном жилете.

— Сколько? — вскричала Бронуин. Она разговаривала с Майклом Уоттсом из фирмы «Уоттс, Уоттс и Хигсон» — поверенных ее отца.

— Примерно один с четвертью, — повторил Майкл.

— Миллион?

— Знаю, — сказал Майкл, — цены на недвижимость шокируют. А в северном Оксфорде они вообще взлетели до небес. Если дом отремонтировать, то можно будет выручить миллиона полтора. Большой участок, площадка для крокета…

Майкл Уоттс отлично знал и этот дом, и участок, ведь в детстве он часто играл здесь с Бронуин (порой не очень аккуратно) — их отцы дружили, и к тому же отец Майкла вел юридические дела Томаса.

Бронуин была поражена. Такое богатство казалось почти неприличным.

— Что я буду делать со всеми этими деньгами? — спросила она. Но не успела она договорить, как в ее голове уже начали возникать разные планы, и ее глаза радостно засияли. Она сделала глубокий вдох и сказала: — Надо же.

«Бедняжка Бронуин», — подумала Кейт. Она читала некролог Томаса Томаса, хотя на самом деле ей нужно было соскабливать с тумбочки старую краску. Для этого было слишком жарко, однако в конце концов она решила, что нужно воспользоваться присутствием Дагги, собралась с силами, отложила газету и натянула резиновые перчатки.

Дагги больше не нуждался в деньгах, но по-прежнему приходил в магазин. Кейт уговорила не покупать старую мебель на выигранные деньги, а отложить их на тот случай, если он все-таки решит поступать в университет. Миллионером он, конечно, не стал, но денег у него было достаточно, чтобы три года спокойно пить пиво, ходить в клубы и заказывать пиццу на дом.

— Да, верно, — сказал тогда Дагги. — Вряд ли мать и отчим будут оплачивать мое проживание и давать карманные деньги. А я могу поступить куда-нибудь, где учат, скажем, на звукорежиссеров, и если надоест, то все брошу и начну свой маленький бизнес.

— Точно.

— Или отправлюсь в Таиланд как секс-турист.

— Весь мир у твоих ног, Дагги.

После его выигрыша Кейт стала тайком покупать лотерейные билеты. Эд называл их налогом на бедных, «но, — думала Кейт, — бедные порой выигрывают, и тогда эти деньги оказываются совсем не лишними…» И от лотереи могла быть какая-то польза, в отличие от отвергнутых романов Эда. Как обычно, в летние месяцы торговля шла вяло: местные жители тратили деньги на поездки и отдых, а туристы редко забредали на ту улочку, где находился магазин Кейт. Да и как они повезут в Японию какой-нибудь диванчик? Она обводила в газетах объявления о приеме на работу и оставляла их на видном месте, но Эд упрямо не обращал на них внимания, надеясь на шестизначный аванс.

Она отставила тумбочку, сняла перчатки и позвонила Эду.

— Привет, — сказал он.

Нет, что-то не так.

— Эд или Уилл? — спросила она.

— Уилл. Решил забежать на минутку и, как всегда, оставлен сидеть с ребенком. — Он неприятно засмеялся. — А ты как?