– Я не выбирал. Мне предложили, пришлось взять.

– Первый раз в Коктебеле?

– Нет, бывал и раньше, – наконец-то я получил возможность искренне и правдиво ответить хоть на один вопрос.

– Да, побывав здесь хоть раз, уже нельзя забыть коктебельского моря. Особенно если это связано с хорошими впечатлениями.

– За плохими впечатлениями в отпуск не едут, – слова сами собой получились такими светскими и обтекаемыми, что я даже испугался – не сказал ли какую глупость.

– Что это у вас? – неожиданно спросил лейтенант, показывая на содранный мой локоть – все-таки он высмотрел небольшую травму, след ночных похождений, все-таки высмотрел.

– Да так, – небрежно махнул я рукой, провоцируя, сознательно подталкивая его к следующим вопросам. И, конечно, он клюнул на эту наживку, конечно, захотел уточнить.

– Ну а все-таки? – Лейтенант даже подошел поближе, чтобы рассмотреть содранный локоть во всех подробностях.

– Вражеская пуля, – ответил я словами из анекдота.

– Пуля? – он услышал только это слово. Анекдот не пришел ему в голову, да и шутки он не пожелал услышать. Все правильно – нельзя совершать ошибок. Но дело в том, что большие промахи всегда прикрываются маленькими ошибками. Промахи посылают их вперед, как живой щит из мирных жителей, а сами просачиваются, проникают и захватывают самые важные участки разума – для красоты слога можно выразиться и так.

– Да какая пуля, что вы! – рассмеялся я. – Пуля разве такие следы оставляет?

– А что оставляет такие следы? – бдительно спросил он.

– Галька на пляже, если приземлиться не слишком мягко, доска забора, дверной косяк при неосторожном с ним обращении...

– Угол дома?

– Угол дома, – подтвердил я.

– Или какого-нибудь киоска, ларька, будки?

– Совершенно верно.

– В том числе трансформаторной будки? – Два зеленоватых глаза уставились на меня с такой пристальностью, что не рассмеяться было просто невозможно.

И я рассмеялся, насколько мне это удалось.

– Вам виднее.

– Хорошо, – он кивнул головой, как бы проглатывая свои доводы и подозрения, чтобы лучше их сохранить, – так проглатывают важные записи опытные подпольщики. – Тогда такой вопрос... Вы сказали, что пули оставляют не такие следы... Сказали?

– Наверно, – я пожал плечами. – Уж если мы с вами говорим об этом, то... Вполне возможно.

– Ну как же, как же! – зачастил лейтенант. – Вы как бы пошутили, сказав, что это след вражеской пули. Но потом спохватились и стали утверждать, что пули таких следов оставлять не могут. Было?

– Видите ли, товарищ лейтенант, – обратился я к рыжему как можно уважительнее, помня, что именно уважительность подобные люди ценят больше всего, очень им нравится, когда их чтут искренне и глубоко. – Я преклоняюсь перед вашим профессиональным мастерством. И потому ни от одного своего слова не отрекаюсь. Если вы утверждаете, что я так сказал, значит, я так сказал. Но дословно своего выражения не помню.

– Зато я помню! – горделиво произнес рыжий.

– Значит, мы не пропадем! – заверил я его.

– Так вот вопрос... Откуда вам известно, какие следы на живом человеческом теле оставляет пуля? Может быть, у вас есть опыт войны, опыт охраны порядка, опыт...

– Бандитский, – подсказал я и тут же пожалел – рыжий все воспринимал всерьез. – Шучу, – заверил я его, прижав обе свои ладошки к груди. – А что касается опыта... Да никакого опыта. Просто в кино видел. Сейчас в кино столько всего показывают, что у людей, даже очень далеких от криминальной жизни, складывается достаточно полное представление о том, чего они в жизни никогда не видели.

– Возможно, – холодновато ответил рыжий.

Его, видимо, огорчило, что на заковыристый, уличающий вопрос можно ответить так легко и просто. Я давно для себя решил, что на самые убойные вопросы надо отвечать как можно примитивнее, проще, глупее. И действует, убеждает больше, чем ответ обстоятельный, со знанием всех тонкостей дела. Что получается – ученость стала выглядеть глуповато, а глупость приобрела черты некой жизненной умудренности. Это все телевидение – картинка убеждает, а что при этом говорит человек с экрана, его личное дело.

Выходя из номера, лейтенант на секунду задержался в прихожей, наткнувшись взглядом на мои грязные туфли, чуть повернулся ко мне, видимо, хотел о чем-то спросить, но сам нашел ответ и промолчал, хотя далось ему это нелегко. На площадке он подергал ручку двери соседнего номера, вопросительно посмотрел на меня.

– Вы знакомы с этим жильцом?

– По-моему, там нет никакого жильца. Почти все номера пустые. Сентябрь – вы сами говорите.

– Я говорю? – удивился рыжий.

– Все говорят, – усмехнулся я. – Ведь действительно наступил сентябрь.

– Вот здесь вы правы, – значительно произнес лейтенант и, пожав мне руку, сбежал по лестнице вниз. Оглянувшись на прощание, дружески махнул рукой и скрылся в слепящем солнечном свете, которого уже никогда не увидит несчастный Мясистый.

А я этот свет видел.

И буду видеть еще некоторое время.

В самом конце второго тысячелетия получила неожиданное развитие странноватая область человеческой деятельности – заказные убийства. Вроде и раньше все это было, мысль человеческая не дремала, развивалась и в этом направлении, изумляя время от времени простодушных обывателей изобретательностью и необычайностью результатов. Но все это было от случая к случаю, и каждый раз, когда происходило очередное заказное убийство, люди успевали забыть о предыдущем и удивлялись, ужасались с обновленной искренностью. Назвать все это областью деятельности, мощным ответвлением человеческой цивилизации, как это случилось в последние годы тысячелетия, конечно, было нельзя. Но даже единичные случаи сделали свое дело. Они дали толчок мысли ищущей и нетерпеливой, всколыхнули натуры непоседливые и дерзкие, создали характеры, жаждущие справедливости немедленной и окончательной.

И, как говорили мыслители всех времен и народов, потребовались общественные условия, потребовался спрос на заказные убийства и на их исполнителей. А спрос, естественно, рождает предложение. И нашлись, нашлись люди, повылезали из каких-то неприметных щелей, где они, возможно, десятилетиями вытачивали бы гайки, сверлили дырки, развинчивали и завинчивали, заполняли бы ведомости, подшивали бумаги, стояли бы перед начальством, вытянув ручки вдоль туловища и покорно склонив свои головки, достаточно бестолковые, между прочим, головки.

А тут вдруг – спрос!

Как гром среди ясного неба! Представляете – гром среди ясного неба!

И потянулись, потянулись их руки к делам большим и судьбоносным, решительным и быстрым, потянулись к инструментам совершенно другим – к пистолетам, автоматам, гранатометам, к минам и фугасам, к взрывчатке, которая по внешнему виду напоминает такие мирные, такие невинные вещи вроде сахара, сырого теста или хозяйственного мыла.