смятении. Музыка вызывала тревогу, ошеломляла своими ужасными звуками. Сын сердара, Ораз, затравленно начал озираться и, не выдержав, заплакал. Тыкма шлепнул его по затылку. Ораз испуганно затих. И сам Тыкма не удержался, выругался:

— Проклятье, как вы могли додуматься до таких труб!

Скобелев и Гродеков, видя, как "чутко" реагируют туркмены на музыку, рассмеялись.

— Ничего, аксакалы, — сказал командующий, — привыкнете. Научитесь понимать русскую речь — поймете и музыку. Но сначала надо научиться пить водку. Давай, Гродеков, наливай!

Начальник штаба, посмеиваясь, налил водку в пиалы и подал в руки по пиале каждому хану, кроме мальчика. Затем налил Скобелеву и себе. Тыкма-сердар хотел было возразить, скривился и зажмурил глаза, но Скобелев сказал сердито:

— Не вздумай упорствовать, Тыкма. С русскими надо — по-русски!

Тыкма понюхал содержимое пиалы и закашлялся.

— Вах, сгори моя душа! — воскликнул Софи и опустошил пиалу первым.

Генералы рассмеялись и тоже выпили. Решились наконец и Тыкма с Худайберды. Покривились, поморщились, повздыхали, несколько раз упомянули аллаха и, выпив, заговорили оживленно.

— Вах, побывать бы в Петербурге, — сказал Тыкма. — Там, наверно, не то, что у нас. Это правда, ак-паша, будто бы царский дворец из хрусталя и золота?

— Правда, сердар, — отозвался Скобелев. — Давай-ка еще выпьем, а то слишком быстро ты о дворцах заговорил. Впрочем, поедешь вместе с сыном в Петербург. Сына твоего устроим в военную гимназию, а тебя я представлю государю.

— Ак-паша, ты мудрый из мудрых! — с благодарностью отозвался Тыкма.

— Ты получишь офицерское звание, будешь зачислен на русскую службу, — сказал Скобелев.

В самый разгар пиршества в кибитку командующего заглянул один из аксакалов, позвал сердара. Тот поднялся с ковра и нетвердым шагом приблизился к выходу:

— Что тебе, яшули[26]? Разве не видишь, с кем я?

— Тыкма, — заговорил аксакал, — весь народ стоит у кургана, ждет, когда всех остальных пригласят на той. "Неужели, говорят, мы не заслужили?"

— Ты дурак! — выругался Тыкма. Игривое настроение сердара вмиг сменилось злобой. — Зачем меня зовешь? Разве сам не знаешь, что надо сказать народу? Софи! Худайберды! Идите сюда!

— Что случилось, Тыкма? — спросил Скобелев. — Чего встревожился?

— Ай, ничего, ак-паша. — Он вернулся и сел с генералом, а Софи и Худайберды отправились наводить порядок.

Выбежав на склон кургана первым, Софи заругался и закричал:

— Убирайтесь вон, оборванцы! Вы что — с генералом на один ковер захотели сесть?! Вон отсюда!

Толпа примолкла, ошарашенная криком. Тогда Худайберды начал внушать:

— Не стыдно вам, уважаемые, сравнивать себя с людьми, подобными богам? Не позорьте себя и не позорьте своих ханов перед ак-падишахом. Если русский государь узнает, что черные дехкане просились на один ковер с людьми богатыми, он рассудок потеряет от горя!

— Ай, пусть бы потерял! — крикнули из толпы.

— Поистине вы оборванцы, лишенные ума! — пристыдил Худайберды джигитов и удалился вслед за Софи в генеральскую кибитку.

XXXI

В середине апреля скобелевский отряд двинулся к Каспию: наступила пора возвращения в Россию.

Скобелев ехал в авангарде с сотней осетин. В свите его, помимо генералов и офицеров, теперь состояли ханы и сердары, отправившиеся в Петербург, к царю.

Следом за авангардом ехали казаки Лабинского полка и дагестанские конники. Шла пехота, поднимая пыль по широкому фронту от кромки песков до горных острогов. В упряжках тяжело катились зачехленные орудия. Дехкане смотрели вслед уходящему войску. В Асхабаде, Геок-Тепе и некоторых других селениях командующий оставил лишь небольшие гарнизоны.

Капитан Студитский задержался в Асхабаде на два дня. Приказом командующего, по согласованию с военным министром, он был назначен главным санитарным врачом Закаспийского края и был подчинен временно майору Сполатбогу. Майор приехал в Закаспий уже после взятия крепости, еще не освоился, вовсе не понимал по-туркменски и, что не так, грозил кулаком и матерился сочно. Студитскому приходилось то и дело одергивать его. Два дня они, сидя на Горке, в кибитке, занимались учетом текинских аулов и писали разъяснительные бумаги для дехкан. Студитский в эти два дня составил записку для Милютиной, в которой указывал — сколько врачей, провизоров, сестер милосердия, какой инвентарь и первой необходимости медикаменты потребуются для будущих госпиталей, лазаретов, фельдшерских пунктов. Предполагая, что Милютина может уехать из Вами со скобелевским отрядом, он торопил Сполатбога. Наконец они выехали. Гнали скакунов почти до Арчмана. Но тут Сполатбогу захотелось выкупаться и денька два отдохнуть у сероводородного источника. Студитский оставил своего начальника и вновь пустился в путь. Графиню он не застал. Как и предполагал, она уже покинула Вами.

Медперсонал госпиталя тоже отъезжал в Кизыл-Арват, все имущество уже лежало в фургонах и телегах. Капитан зашел в свой кабинет — он был пуст. Отыскал Надежду Сергеевну и мичмана и узнал, что графиня уехала недавно.

— Вторые сутки пошли, как отбыла, — пояснила Надя. — Вот, записку вам оставила.

Студитский развернул листок:

"Милейший Лев Борисович, очень жаль, что не довелось проститься. Мы уже упаковали все вещи и сегодня покидаем Бами. Будете в Петербурге, непременно заходите. В нашем доме вас всегда примут как самого желанного гостя. Если не трудно, напишите, как сложится ваша дальнейшая судьба. Серж вам кланяется…"

— Оразмамед здесь? — спросил он, сложив записку.

— Со Скобелевым подался и сына с собой взял, — отозвался мичман.

— Вот дьявольщина, опоздал, — пожалел капитан и встрепенулся: — А что, если попробовать догнать их? Может быть, успею? Милютину мне непременно надо повидать!

Через час он уже гнал коня на Бендесенский перевал. Его сопровождали три казака.

На ночлег капитан остановился в Ходжа-Кала, в уже знакомой ему крепости. Она была полупуста. Жили в ней солдаты военного укрепления и ветеринары, которые тоже готовились к отъезду, ибо верблюжий лазарет был закрыт, а верблюды распроданы или возвращены бывшим хозяевам. Ночевал капитан в той самой большой комнате, в которой когда-то вздорил со Скобелевым. Засыпая, думал с неприязнью о нем: "Пришел, разворошил, разогнал — и это теперь именуется победой! Нет, генерал, все только-только начинается".

На следующее утро Студитский вновь пустил коня рысью в надежде догнать графиню в Терсакане, но не застал ее ни в Терсакане, ни в Чате, ни в Яглы-Олуме.

В последнем опорном пункте он повстречал старых знакомых — Мереда и Айшу. Оба видели графиню и разговаривали с ней. Айше она оставила медикаментов и перевязочного материала.

У Студитского оставалась еще одна ночь до отплытия парохода, он провел ее в седле. Когда капитан появился на чекишлярской пристани, посадка на пароход уже закончилась. Шлюпки возвращались из устья залива, где дымил "Великий князь Константин". Капитан упросил мотористов парового катера свезти его к пароходу. Почти полчаса он стоял в рокочущем суденышке, держась за поручни, и