— Всех командиров прошу зарубить на носу: словосочетание «очаги сопротивления» мне теперь ненавистно. Даже не думайте употреблять его в своих донесениях и отчетах!

Его заявление тонет в оглушительном солдатском реве.

— Никаких очагов, никакого сопротивления! Все не склонившиеся перед нами враги должны быть отброшены на север, к Оксу, а там и дальше, уже за Яксарт. На очищенной территории мы создадим надежную сеть укреплений. Мы отсечем вероломных мятежников от баз снабжения. Перережем все пути доступа к ним и будем находить и уничтожать неприятеля везде, где бы он ни пытался укрыться, чтобы повсюду, от Бактры до Диких Земель, земля пылала у него под ногами! Чтобы ему не удавалось найти ни клочка зеленой травы для коней, ни пяди тени, способной укрыть от палящего солнца. Такая вот работенка, друзья, ожидает вас этим летом. Но когда она будет выполнена, мы не отправимся отдыхать. Мы продолжим погоню, чтобы настичь врага в его собственном логове и добить, навсегда с ним покончив. Я лично не собираюсь опять зимовать во всем этом аду! Надеюсь, и вы, парни, тоже!

Ответом ему служит грохот: воины стучат копьями о щиты.

— Спитамен! Вот голова гидры. Отрубим ее, и тварь сдохнет. А потому для нас главное — навязать Волку бой.

Особенно Александр подчеркивает одну вещь. В ходе боевых действий как наши крупные формирования, так и отдельно взятые подразделения неминуемо рассредоточатся на обширнейших территориях, подчас теряя друг с другом регулярную связь. Поэтому всем командирам, включая и младших, предоставляется не ограниченное ничем право принимать самостоятельные решения.

— Не оглядывайтесь на ставку! Исходите из обстановки. Смело берите ответственность на себя. Не бойтесь, я никому не позволю вас в чем-либо обвинить. Ищите Волка! Наседайте на зверя! Гоните его к ближайшему из наших основных корпусов. Обещаю вам, братья, тот, кто доставит мне Спитамена живым или привезет его голову, получит награду. Талант золота — неплохая цена.

Над долиной, как это бывает в преддверии лета, катится гром, но он глохнет в восторженных возгласах многотысячного собрания.

Ужинаем мы в молчании. Я, Флаг и Стефан. Через какое-то время поэт замечает:

— Послушать его, так все просто, а?

— А чего ж сложного? — отзывается Флаг, привставая и почесывая свой зад.

Поутру армия выступает из Бактры. Сам царь ведет крайнюю правую колонну, ту, что движется по древнему караванному тракту к Кирополю вдоль отрогов Паратака. Наша колонна, которую ведет Койн, соседствует с царской на удалении в шестьдесят миль. Еще западней параллельными тропами движутся корпуса Птолемея, Пердикки и Гефестиона. Целые сутки уходят только на то, чтобы все эти силы покинули город, а еще пять — на расстановку войск по маршрутам. При этом разделяющие их (кое-где шириной в два дня скачки) пространства следует как-то контролировать. Существующих разведывательных отрядов для этого недостаточно, в связи с чем срочно формируются новые патрули.

В один из таких полевых отрядов попадаем и мы, нами командует Стефан. Новость хорошая, за патрулирование положена дополнительная оплата, отличившись, можно сорвать премиальные, да и чувствуешь себя в таком рейде вольготней, чем в общем строю. При этом как-то забывается, что лишние денежки начисляются не за приятное времяпрепровождение, а за повышенный риск. И то сказать, дело, в какое мы сунулись, едва ли не самое опасное из всех тех, что до нас приходилось когда-либо и кому-либо выполнять.

Это ведь вовсе не шутки — передвигаться по незнакомому неспокойному краю малыми (пять — десять воинов) группами, вдали от опорных пунктов и крупных воинских подразделений, полагаясь лишь на шикари, которые наверняка работают на врага, а если и нет, то готовы работать.

Если мы замечаем противника, возникает необходимость известить об этом колонну. Нужно послать гонца, о чем афганцы, естественно, тоже догадываются. Ничто не мешает им выждать, а потом перехватить одинокого всадника или пару, если мы решим вдруг подстраховаться. Хуже того, при достаточном численном превосходстве вражья шайка может расправиться и со всем патрулем, отрезав его от основного отряда. Чаще всего здешние головорезы предпочитают атаковать на закате или на рассвете, когда тени гуще, а среди скал, в ущельях и за утесами царит кромешная тьма. На открытой же местности отличным прикрытием степнякам служат вихри, взметающие столбы пыли. Дикие всадники внезапно выскакивают из ниоткуда, хотя можно поклясться, что только что вокруг не было никого. Ни в тылу — вы ведь там проезжали, ни впереди — вы ведь высылали дозор. Им все на руку — и слепящее глаза солнце, и дождевая завеса, и поглощающая следы грязь. Их обнаруживаешь, лишь когда они нападают.

Враги используют и другие уловки, например заманивают вас в засаду притворным бегством, а то подгоняют к тропе отару овец или стадо. При скотине лишь кучка подростков, но когда маки, потеряв бдительность, устремляются за добычей, коварные степняки тут как тут. Александр пытается закрепить господство над территорией, создавая опорные пункты, но каждой крепости нужен гарнизон, а гарнизон нуждается в провианте. Вот наше уязвимое место — ведь перехватывать и связных, и обозы на голых пустошах не составляет никакого труда.

В те сорок три дня, за которые армия перемещается от Бактры к Наутаке, наше подразделение совершает двадцать один рейдовый выезд. В девяти случаях мы обнаруживаем противника, обкладываем, наблюдаем за ним, пытаемся устроить засаду. К сожалению, враг всякий раз предугадывает наши намерения и ускользает. Никому, ни восточным, ни западным патрулям, не удается найти Спитамена.

Многие полагают, что пустыня потому так и зовется, что она пуста, то есть необитаема. Не тут-то было. Порой просто поражаешься, какая тьма кочевых скотоводов успешно кормится на бесплодных просторах. Причем каждый козопас здесь — дозорный, каждый караванщик — разведчик.

Где бы ни находился Волк, он узнает о нас задолго до нашего приближения. И как же нам, спрашивается, наседать на него, если мы даже не можем выйти на его след? Пустыня столь велика, что способна поглощать целые армии. Они в ней тонут, как камушки в море.

Неудивительно, что подобная обстановка начинает расшатывать дисциплину и подтачивать боевой дух солдат. К разведотрядам это, разумеется, не относится, нам просто некогда расслабляться, но пехтура в общем строю изрядно утомлена однообразием бесконечного марша и всем прочим, с ним связанным, то есть жарой, пылью, мозолями на разбитых ногах, доставшим всех суховеем, ночной холодиной и вечными боевыми тревогами. Бедных парней, и так спящих в обнимку с оружием, вдруг ни с того ни с сего поднимают и заставляют бежать неизвестно куда с целью устроить какую-то дурацкую засаду. Это бы еще ладно, но после с удручающей регулярностью выясняется, что они прибыли или слишком рано, или слишком поздно, или вовремя, но не в то место, или, наконец, что хренов враг по своему хренову обыкновению опять улизнул у них из-под носа и что его теперь ни за что не догнать.

С моей стороны было бы не совсем честно не упомянуть еще об одном факторе, существенно влияющем на состояние войск. Я имею в виду хмель и дурь. В ходе кампаний, ведущихся по всем правилам, отцам-командирам всегда известно, когда состоится сражение, и интенданты в зависимости от полученных сведений накапливают запасы того или иного зелья, в нужный момент широко раскрывая свои закрома, чтобы подбодрить павших духом солдат, подавить в них уныние и тревогу. Афганистан эту практику отвергает, тут ничего предвидеть нельзя. Бой может вспыхнуть в любое мгновение. Результат ясен, парни глушат в себе беспокойство, когда только могут и чем только могут. И вином, и всем прочим, но надо сказать, что наши афганские волонтеры покруче всех в смысле дури. Этим «союзничкам» жизнь не в жизнь без черного назза или без джута — сока, выжатого из листьев некой местной пустынной колючки. Глоток-другой этой выжимки прогоняет усталость и сон.