А по рядам еретиков, после секундного замешательства пошёл смех:

– Пошли ребята, – орал офицер,– паписты даже из пушек стрелять не умеют. Соло скриптум!

– Соло скриптум,– дружно ответили ему солдаты.

И они сделали один, только один шаг как грянул гром. Даже подшлемник и шлем не помогли, у кавалера на мгновение заложило уши, и ничего кроме нудного однотонного звона он не слышал, настолько громок был выстрел большой пушки в здании. Все заволокло серым тяжёлым дымом, и на него из этого дыма летел мусор, пыль и большие щепки. Он открывал и закрывал рот пытаясь восстановить слух, глядел, как рассеивается дым. И чем меньше становилось дыма, тем отчётливее он понимал, что ни одного еретика картечь не задела, они стояли на пороге в недоумении, выставив вперёд алебарды. А вот верхняя часть правой створки ворот была разнесена в щепки, створка едва не рухнула, висела криво на одной петле.

Дурак Пруфф стрелял без предупреждения, картечь прошла совсем рядом с Волковым и ещё ближе от сержанта Карла Вшивого и Ёган, что стояли с другой стороны от входа. Напротив кавалера.

– Пруфф, я вас сам зарежу, если еретики вас не убьют,– произнёс Волков, не слыша самого себя и наливаясь злостью, а потом заорал, всё ещё не слыша себя,– арбалеты, аркебузы – палите.

Он видел, как Пруфф почти бегом бежит в другой угол, а канонир, уползавший от огненного фонтана, вернулся и подносит огонь к запальному отверстию второй, не стрелявшей кулеврины, как Ёган и сержант Карл, кинулись прочь от ворот. Как желтым светом полыхнул маленький цветок, в темноте арсенала. И как в стройных рядах еретиков получился коридор на том самом месте, где только что стоял их бравый офицер.

И Волков решил уйти со своего места, и очень вовремя, только он отошёл от ворот, как бахнула вторая полукартауна, и на этот раз Пруфф попал. Волков выстрела почти не слышал, но прекрасно видел, как разлетается щепками косяк ворот и сами ворота, а вместе с ними разлетаются в мареве красных брызг люди, только что стоявшие в строю. Весь правый фланг еретиков повалился, даже те, кого картечь не задела, падали как будто их валило сильным ветром. Кавалер видел, как высоко подлетела рука в латной перчатке, и упала среди двух убитых насмерть, в страшно развороченных, залитых кровью доспехах. Видел, как ползёт солдат, с полу оторванной ногой, с которой непонятно как сорвало и наголенник и сапог. И слух начал к нему возвращаться. И он услышал стоны и вопли и проклятия тех, кто сейчас должен был умереть, и тех, кто умрёт позже. Противник был в смятении. Но их было ещё намного больше. Их офицеры и сержанты не знали, что делать, приходили в себя, а Волков уже знал, что делать ему. Он заорал, что было сил:

– Арбалеты и аркебузы, стройся под мою правую руку, – он встал в пяти шагах от ворот, вытянул руку с мечом, указывая линию, по которой нужно было, строится подчинённым.– Пруфф заряди ещё одну пушку.

Солдаты строились перед противником, всё делали быстро, чем удивили Волкова. Роха стал с края строя, на место сержанта. У него в руках была аркебуза.

Еретики растаскивали раненых, появился офицер, и стал строить их заново, отведя чуть назад, на десять шагов. Их арбалетчики кинули даже пару болтов, оба летели в Волков, но один чиркнул по кирасе, второй, враг целился в лицо, вовсе не попал. И когда кавалер был уже готов дать команду стрелять, вперёд, без команды, вылезли Хилли-Вилли, немало не заботясь о вражеских стрелках, они встали у всех на виду, на пороге арсенала, и прежде чем кавалер успел крикнуть им, что бы ушли за строй, поставили рогатину, быстро положили на неё мушкет и выстрелили. Всё было сделано быстро и нагло. И тут же они, чуть не бегом кинулись за спины товарищей.

Волков видел как в отличной кирасе офицера, прямо под бугивером, появилась круглая чёрная дыра. Он удивлённо опустил голову, пытаясь её рассмотреть, даже потрогал её перчаткой, а потом вдруг колени его подкосились и он упал на бок, шлем слетел с его головы и со звоном запрыгал по камням мостовой. Офицер был мертв.

– Пали ребята, – заорал Волков.

Все кто был с ним, дружно выстрелили. И болты и пули аркебуз большого урона еретикам не нанесли, достали лишь двоих. Волков убедился, что его люди отвратительные стрелки. Но и еретики не знали, что делать. Тоже пытались стрелять, но тоже без особого успеха. Хилли-вилли, после выстрела тут же забежали за строй перезаряжались. И тут кавалер услыхал какой-то гул за спиной, обернулся и увидел Пруффа и ещё четырёх солдат, которые катили по каменным плитам арсенала огромную полукартауну. Пруфф, сам толкал пушку, пыхтел, его лицо багровело и при этом он орал, что было сил:

– Кавалер, в сторону, разойдитесь все, сейчас я им врежу. Все в сторону.

Кто-то схватил Волкова за руку, потянул в сторону, его люди тоже разбегались, ни кому не хотелось попасть под картечь. Кавалер снова чуть прищурился, ожидая выстрела, и выстрел грянул, не так звонко как в первые разы, но всё равно громко. Картечь со страшным жужжанием понеслась по улице, но достала только одного врага. Еретики не стали ждать, пока выстрелит пушка, они начали разбегаться ещё раньше, чем Волкова оттащили с траектории выстрела. Теперь враги бежали, кто мог по улице на север, кто не мог, ковыляли, только четверо, стояли и ждали, то ли были удивительные храбрецы, толи разини.

– Вперёд, – заорал кавалер, что было сил,– в железо их, ребята. В железо!

Четверо еретиков, что не убежали, тут же были утыканы болтами и переколоты и порублены алебардами. А среди тех, кто кинулся на них первый, Волков с удивлением заметил отца Семиона.

Но сам он шел как можно быстрее вперёд, подгонял своих людей продолжая орать:

– Гоните их, ни какой пощады, и не давайте им построится, не дайте сесть на лошадей. Лошади мои! Наши!

Но уже через двадцать шагов, нога у него разболелась, так что он остановился. И даже Роха на деревяшке его обогнал. Это была полная победа. Несмотря на то что боль была невыносима, он чувствовал себя счастливым. Он морщился, дышал носом, чуть зубами не скрипел, но не переставал думать, о том, что это его первая, настоящая победа, в маленьком, но спланированном им сражении. Кое-как, не сразу, но боль в ноге улеглась, и кое-как он добрался до костра, где кашевар еретиков варил гороховую кашу. Он сел на тюк с горохом, рядом с дымящимся колом. Сидел, сняв шлем и стянув подшлемник, сняв перчатки и вытянув ногу, так чтобы не болела. Он отдыхал, глядел по сторонам и увидел у сапога своего ложку. Длинную, деревянную ложку, что валялась на мостовой. Он нагнулся за ней, так, что бы лишний раз не сгибать больную ногу, поднял, осмотрел и залез ею в горячую кашу, помешал её, чуть зачерпнул, поднёс к губам, подул, как следует и стал, понемногу, есть. Вокруг деловито сновали его люди, кто то обшаривал дома, кто-то сгонял раненых и пленных, кто-то считал лошадей и подводы. Ещё кто-то обыскивал убитых и снимал с них доспехи, а он ел гороховую кашу, солёную, на отличном сале, очень, очень вкусную и горячую кашу. Он уже тысячу лет не пробовал такой отличной каши.

Кавалер не заметил за кашей, что подошёл к нему Фриц Ламе и тихо произнёс, наклонившись: