– Да. Но теперь это уже не важно. Видео в Сети.

Отец наконец садится.

– Важно. Мы выдвинем против него обвинение.

Нет, не такого разговора я ожидала в воскресное утро. Представить не могу, как у него завелась эта идея. Пытаюсь переварить новую информацию, смотрю растерянно на папу и не знаю, что сказать.

– То, что сделал этот парень, является уголовным преступлением, – продолжает он, поднося к губам чашку с кофе и глядя на меня поверх ее края. Похоже, его гнев направлен не на меня, а на Харрисона Бойда. Сегодня в папе проснулся и заговорил бывший полицейский. – Он распространяет запрещенный контент с участием несовершеннолетней, причем без твоего согласия. Мальчишка предстанет перед судом. За Ричардом Бойдом здесь закрепилась определенная репутация, и я не удивлен, что его сын недалеко ушел от папаши.

Перед глазами у меня картина: мы с Харрисоном стоим в зале судебного заседания, и, пока я сражаюсь за справедливость, обвинение понемногу поворачивается в мою сторону – вандализм, кража собственности, незаконное вторжение, харассмент… И это не считая распространения запрещенных изображений. Харрисон поступил нехорошо, но и я тоже.

– Пап… – Слова как будто застревают в горле. – Мы не будем обращаться в суд.

– Почему? Ты боишься, что Харрисон предпримет какие-то действия?

– Нет… Дело в другом… – Мне так стыдно, что я расправляю капюшон и натягиваю его на голову. – Они могут выдвинуть обвинения против меня.

Папа растерян и смотрит на меня задумчиво и молча, пытаясь вникнуть в смысл моего заявления и, вероятно, спрашивая себя, какие такие обвинения могут выдвинуть против меня Бойды.

– О чем ты говоришь, Ванесса?

Отмалчиваться уже нельзя. Мне нужно признаться во всех своих проделках, пока папа не потащил Бойдов в суд. Я делаю глубокий вдох, выдерживаю паузу и медленно выдыхаю. Потом отбрасываю на спину капюшон, кладу локти на стол и опускаю голову.

– В понедельник, когда то видео ушло в Сеть, я так разозлилась… В общем, я начала мстить.

– Мстить? Как именно?

– Порезала колеса на его пикапе. Украла и вскрыла телефон. Пригласила от его имени незнакомых девушек познакомиться с ним у Боба Ивенса. И… я проникла в его дом. – Признание дается с таким трудом, что я не могу заставить себя упомянуть о приклеенной к шкафчику фотографии Харрисона, потому что это было слишком низко даже для меня.

Папа смотрит на меня большими глазами. Если раньше он, возможно, подозревал, что не знает свою дочь, то теперь получил полное тому подтверждение.

– Господи, Ванесса… О чем ты только думала?

– Пожалуйста, не пытайся в чем-то его обвинять, потому что тогда меня ждут серьезные неприятности.

И не только меня, но и Кая тоже. Но его имя я не называю. Не хочу тащить его за собой. Если колесо закрутится, я всю вину возьму на себя.

Прижав ко рту кулак, папа напряженно смотрит на холодильник. Я молчу, полагая, что уже сказала предостаточно.

– Вы с Харрисоном уладили это дело? Или война продолжается?

– Продолжается, – говорю я.

– Тогда одевайся.

Воскресенье, десять часов утра. Мы с папой паркуемся возле дома Бойдов. Папа надел выглаженные брюки и красивую рубашку, побрызгался одеколоном и впервые за долгое время воспользовался гелем, чтобы укротить свои непослушные пряди. Он даже выглядит… моложе. Как будто действительно вернулся в мир живых. Да, одежда висит на нем немного мешковато, но все же он куда больше напоминает того мужчину, каким был до смерти мамы. Он старается, предпринимает усилия, чего не делал последние два года.

Я тоже выгляжу сегодня не совсем привычно. На мне наряд, в котором я ходила в церковь, когда отец пытался водить меня и Кеннеди на еженедельную службу в надежде примирить нас с Богом после пережитого. Все закончилось через месяц, и с тех пор черная юбка-карандаш и серая блузка лежали до сегодняшнего дня в углу шкафа. Чтобы нас приняли всерьез, нужно и выглядеть прилично, так считает папа. Чем серьезнее будет наш вид, тем вероятнее убоятся нас Бойды. Таков расчет.

– Мне, наверно, следовало упомянуть, что у мистера Бойда есть револьвер, – говорю я, предпринимая последнюю отчаянную попытку убедить папу отказаться от всей этой идеи искупления и прощения. – Я это знаю, потому что он целился в меня. Входить в этот дом – дело рискованное.

Папа смотрит на меня, моргает, как будто никакие мои аргументы уже не заставят его отказаться от задуманного, и выходит из машины. Проглотив стон, я тоже вылезаю и хлопаю дверцей. Улицы занесены снегом, но снегом не белым и чистым, а грязным, со следами ног и колес.

Папа идет по дорожке к дому, и я тащусь за ним. Пикап Харрисона по-прежнему, слегка скособочившись, стоит на подъездном круге; получается, покрышки так никто и не заменил. Мне и в голову не приходило, что случившееся причинит Харрисону такие неудобства; я думала, он заменит их уже на следующий день.

– Помнишь, что ты должна сказать? – спрашивает папа, поднимая руку к дверному звонку. Я киваю, и он звонит.

Мы стоим и ждем ответа. Стоим долго, как будто целую вечность, и в животе все туже затягиваются узлы. До меня вдруг доходит, что мы с папой впервые за несколько месяцев пошли куда-то вместе. Досадно только, что это совместное предприятие имеет вот такую цель. Я прохаживаюсь взад-вперед, стараюсь продышаться.

А потом дверной замок щелкает, и я чуть не падаю на крыльцо.

Ричард Бойд приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы посмотреть на гостей, потревоживших его в это раннее воскресное утро. Пара незнакомцев, одетых так, словно они собрались в церковь, определенно не то, что он рассчитывал увидеть. Мистер Бойд окидывает нас пренебрежительным взглядом.

– Собираете на благотворительность? Если да, то вы обратились не по адресу.

– Дело в том, – говорит папа и ставит ногу на порог, чтобы хозяин не захлопнул дверь перед нами, – что не так давно моя дочь вторглась в ваш подвал. Вы, возможно, узнаете ее.

После такого вступления Бойд-старший открывает дверь пошире, и, задержавшись на пороге, неприязненно смотрит на меня. Выгляжу я, конечно, иначе, чем в ту ночь, – скромная одежда, никакого макияжа, волосы убраны назад, виноватое выражение лица.

– Да, – говорит Ричард Бойд. – Я ее узнаю. Зачем вы здесь?

– Мы хотели бы поговорить с вами и вашим сыном.

Отзываться на нашу просьбу хозяин дома не спешит, но после некоторого раздумья бурчит что-то неразборчивое и жестом предлагает нам войти. В доме я впервые, если не считать посещения подвала, и теперь с интересом оглядываю экзотическую и винтажную мебель. Семейка определенно не бедная.

Нас проводят в гостиную и приглашают сесть. Папа устраивается в роскошном, обитом жатым бархатом кресле, а я присаживаюсь на краешек парного креслу двухместного диванчика. В доме тихо – не слышно ни телевизора, ни звона посуды в кухне, ни голосов. Похоже, кроме хозяина, никого нет.