– Анна при чем?

– Ее чуть не убили два раза, возможно, три. Вот нервы и сдали и у нее, и у меня.

– Кто ее чуть не убил? Почему?

– Почему – до конца непонятно. Сначала я думал – из-за медальона… Кстати, когда ты поменял имя? Ты ведь Николай Биллер.

– Ты… откуда ты знаешь? – Валерий во все глаза уставился на Федора. – Из-за какого медальона?

– Обыкновенная дедукция. Если Амалия – твоя тетка, значит, ты – Биллер, а твоя мама – Эвелина Биллер. Совпадение я исключил. Когда тебе было шесть, вы уехали в Ригу, но никакой информации об Эвелине Биллер в их архивах нет.

– Не понял! Откуда ты знаешь? И вообще, что происходит?

– Двадцатого декабря прошлого года человек, который назвался Николенькой Биллером, позвонил неким очень немолодым дамам-близнецам и напомнил о знакомстве. Они с радостью его приняли и обласкали…

– Подожди, Федор! Я ничего не понимаю! Откуда он взялся, этот… Биллер! Однофамилец?

– Не думаю. – Федор достал из внутреннего кармана пиджака фотографию, протянул Валерию. – Ты его знаешь?

Валерий взял фотографию, всмотрелся.

– Знаю, кажется. Это Павлик… фамилию не помню, жил в соседнем подъезде. Мы дружили одно время, потом разбежались. Помню, когда Амалия умерла, мы с ним упились в хлам, так поминали. Потом он исчез, и с тех пор мы не виделись. А в чем дело?

– Его зовут Павел Неделин, и он назвался именем Николая Биллера. Близнецы оставили его ночевать, на другой день устроили парадный обед, позвали свою племянницу… и так далее.

– Пашка? Зачем?

– Чтобы украсть медальон с зеленым бриллиантом, который Амалия передала для Анны Ломакиной.

– Какой, к черту, медальон? Так Анна… та самая Анька? Ломакина? И близнецы те самые? – Он смотрел на Федора, раскрыв рот. – Твою дивизию! Амалия приводила Аньку в чувство, она была у них гувернанткой. Оторва была страшная, тетка рассказывала. Да я и сам помню, однажды эта паршивка меня укусила. Я орал, как припадочный, и не так больно было, как хотел, чтобы ей врезали. Амалия попросила после смерти передать ей медальон, ну, я и бросил близнецам в почтовый ящик, написал «для Анны», не хотел заходить…

Помню я этих близнецов, Аичку и Лелечку. Одна все время зудела, чтобы ничего не трогали, ах, фарфор, ах, хрусталь, чтобы не хватали конфеты и печенье и не чавкали – похлеще Амалии; а другая, толстая, все время гладила меня по голове и щипала за щеки, и я старался держаться от нее подальше. Но я был хитрый, а Анька еще малая и дурная, они ее всей командой воспитывали. Я ее стукну или за волосы дерну, она в драку – тут-то они на нее и налетали! А я сижу себе как пай мальчик, глазками хлопаю, и самое главное, в бабочке. Я ее терпеть не мог! Два раза спускал в унитаз, и Амалия покупала новую. Мама ее тоже побаивалась… – Он рассмеялся.

– А не зашел, потому что… одним словом, после смерти тетки я загулял малость, засинячил и не хотел, чтобы видели знакомые. Да и не общались мы последние годы. Амалия, как я понимаю, отрезала всех знакомых, когда привезла меня, даже Аньку. Она у них вроде гувернантки была. Стеснялась, наверное, что мама меня бросила. Мама рассказывала, что была там какая-то романтическая история, вроде отец Аньки был ее большой любовью. Помню, я страшно удивлялся – любовь у Амалии? Анькин батяня, дядя Игорь, был красивый, все время шутил, и я думал: «Вот бы мне такого отца, вот если бы он ушел к моей маме…» Ни Анька, ни Амалия, с моей точки зрения, такого мужика не заслуживали. Амалия – потому что старая и некрасивая, Анька – потому что девчонка и дура набитая. Наверное, я ревновал ее к дяде Игорю и отыгрывался исподтишка. – Валерий снова рассмеялся. – Поверить не могу, что Анна – это Анька! А ведь есть что-то, недаром потянуло!

– Неделин знал про медальон? – спросил Федор.

– А фиг его… может, и знал. Может, я и рассказал ему… по пьяни, что я наследный принц, из немцев, про бесценный фамильный медальон «Дрезденское сердце»… После смерти тетки мы где-то пересеклись, в каком-то шалмане. Не помню, что я ему тогда плел. Павлик был дурной, всему верил.

– Медальон действительно очень ценный. Зеленый бриллиант – большая редкость и…

– Какой, к черту, зеленый бриллиант? Ты чего, Федя? Копеечный хризолит! Может, раньше и был бриллиант, а теперь – туфта. Тетка рассказывала, что камешек потерялся и она самолично отнесла медальон к ювелиру, чтобы вставил другой. Подожди, ты хочешь сказать, что Павлик хотел украсть медальон и потому назвался Биллером? Ну, чудик! И дальше что? Украл?

– Его убили в квартире Анны ночью двадцать второго декабря.

Валерий присвистнул:

– Ни фига себе! Из-за медальона? Ну, придурок! Так себя подставить… Нашли кто?

– Нашли. Он убил еще трех человек. Это то, что мы знаем. Идет следствие, думаю, еще что-нибудь всплывет.

– А он как туда попал? И где была Анна?

– Анна ночевала у подруги. Убийца приходил, видимо, за картиной и случайно наткнулся на Павла. Там была такая схема: владелец приносил антиквариат или картину на экспертизу, есть такая у нас в городе, экспертная комиссия, ему выдавали сертификат, что туфта, как ты говоришь, и никакой художественной ценности не представляет, а сами брали на заметку. А спустя какое-то время второй участник, Стрелок, приходил за «товаром». В одном случае это были часы, в другом – монета, у Анны – картина, которую он собирался подменить. Это то, что мы знаем…

– Зачем он убивал?

– Если бы он просто украл или даже подменил, то владелец заметил бы, что вещь другая, и поднял шум. Тогда вылезла бы экспертиза, и… сам понимаешь. Раз-два сошло бы, но если десяток ограбленных заявляют, что сдавали вещь на экспертизу…

– Понятно. Из-за какой-то дряни лишить человека жизни… это… – Валерий покрутил головой. – Знаешь, Федя, я в свое время походил по краю, и в драках был, и ножичком меня писали, и аварии были, но чтобы из-за монеты или картины… Убить мало! Второго тоже взяли? Как я понимаю, он был из экспертов?

– Не взяли. Стрелок его убил.

– Тоже красиво, – заметил Валерий после паузы.

Они помолчали. Валерий разлил водку. Федор взглянул, но промолчал. Они хорошо сидели, и разговор еще не закончился. Можно сказать, он только начинался. Федор прикинул, что машину можно будет оставить во дворе и добраться домой на такси.

– Как ты стал Валерием Котом? – спросил он. – И куда вы делись из Риги?

– Мы пробыли в Риге всего полгода. Моряк дальнего плавания оказался запойным пьяницей, бывшим старпомом, списанным за пьянство. Я помню, как мама плакала, а он, вонючий, пьяный в дымину, куражился, бил посуду, а однажды ударил ее. Я бросился на него, он и мне навесил. И с тех пор я понял одно: упаси бог ударить женщину и упаси бог спиться. Из Риги мы уехали в Киев, там у мамы была подруга. Возвращаться к Амалии мама не захотела, они друг дружку не жаловали. Там мы встретили дядю Пашу Кота, вдовца, его жена и сын погибли в автокатастрофе, и он был за рулем. Дядя Паша был профессиональным гонщиком. Он меня усыновил. Спросил, возьму ли его фамилию. Знаешь, Федор, я готов был подохнуть за него! Он был в сто раз лучше, чем Анькин батя, дядя Игорь. Я даже не раздумывал, тем более кликуха «Фриц» меня уже достала. А Павла Кота знали все! Его сына звали Валерий. Ну, и я тоже стал Валерием.