Никольский выходит из ванной, в том же виде, что и вчера. Садится напротив, задумчиво смотрит на бутылку.

— А мне не положено?

— Что значит твоя татуировка?

— Ты поменяешь это знание на бокал вина?

— Да.

— Ничего не значит. Просто узоры. Смысл не в татуировке.

— А в чем?

— В ощущениях, которые ты получаешь, когда ее наносят.

— И что за ощущения? — хмурюсь.

Он пожимает плечами:

— Больно.

— И все? Тебе нравится боль?

— Нет. Но когда тебе больно, когда иголкой водят по коже без анестезии — ты думаешь только об этой боли. Не чувствуешь ничего, кроме нее. Вот и все. Я ответил на твой вопрос? Заслужил вина?

— Возьми бокал в ящике над мойкой.

Несколько секунд я смотрю на его обнаженную спину, четкую линию позвоночника, мышцы под загорелой, блестящей от влаги, кожей.

— Что ты сказал Машке?

— Это секрет.

— Нам надо договориться о ней, чего бы это ни стоило. Она уже не маленькая, она все понимает, ей страшно. Мы не имеем права втягивать ее в то, что происходит.

— Твои предложения?

— Не ругаться перед ней. Делать вид, что мы… ну не знаю, друзья, что ли? Что между нами нет ненависти. Что ты не мечтаешь меня уничтожить.

— Да, пожалуй. Идет.

— Еще я хочу брать ее с ночевой. Пусть не каждую неделю… но иногда. Я хочу знать, когда она болеет, знать, что говорят врачи на осмотрах и так далее. Хочу бывать на ее утренниках, спектаклях, праздниках. Хочу взять на новогодние каникулы… на несколько дней, чтобы свозить ее в Суздаль. И… летом, в отпуск. На море или в санаторий, еще не знаю. Десять дней.

— Хорошо. — Никольский пожимает плечами. — При некоторых условиях.

Я усмехаюсь и делаю большой глоток вина. Новый круг? Интересно, что он придумает на этот раз? Ненадолго же у нас получилось попрощаться.

— Во-первых, ты подпишешь разрешение на выезд за границу.

В легких кончается воздух, я с силой сжимаю ножку бокала, да так, что она готова треснуть.

— Куда…

— В Италию. Или Испанию. Или Мальдивы. Я не знаю, куда, но я планирую отпуск и, естественно, дочь полетит со мной. Ты подпишешь нужное разрешение.

— Закон изменили, — признаюсь я. — Сейчас нужно ставить запрет на выезд.

— И ты его, естественно, поставила, да?

— Да.

— Вот отменишь или напишешь что там нужно. Это первое условие. Второе — моя дочь не должна видеть никого из твоих ухажеров.

— У меня нет ухажеров… особенно во множественном числе!

— Ты собираешься умереть старой девой?

— Нет, но…

— Вот так. Никаких «Маша, это твой новый папа» или «Маша, это твой отчим».

— Я бы так не поступила с тобой. И с ней. Так нельзя.

Я и сама от мысли, что Вова приведет в дом новую маму, изрядно психую. Представляю себе какую-нибудь длинноногую фифу, расхаживающую по дому в длинном платье и Машку, путающуюся у нее под ногами.

— В-третьих, ты не полезешь в кредиты только для того, чтобы продемонстрировать мне, какая ты прекрасная мамаша.

— Что? — От удивления я открываю рот.

— То. Отпуск на море, Суздаль — на какие деньги? Со съемной квартирой и удаленной работой? Вытаскивать тебя из финансовой задницы я не стану.

— Я не собиралась брать кредиты! Есть такое занятие, называется «копить». Люди копят деньги и ездят на них в отпуск.

— Мы обещали не ругаться при Маше, помнишь? — усмехается Никольский, и я мгновенно остываю.

Несколько минут мы молча пьем вино. За окном продолжает валить снег, к утру наметет столько, что выехать со двора можно будет только вслед за снегоуборочной машиной. Скоро в саду елки. Моя снежинка будет там читать стишок, а я буду сидеть в первом ряду и хлопать. Вряд ли Никольский придет, его работа времени на утренники не оставляет.

— Значит, договорились. Нейтралитет. Машка на первом месте. Делаем вид, что все нормально, — повторяю я.

— Идем спать. С вином не угадал… паршивое.

Я грустно улыбаюсь от накатившей вдруг легкой ностальгической тоски. Вина, фильмы, книги — те вещи, в которых мы крайне редко расходились во вкусах и мнениях.

— Тебе идет на пользу жизнь без меня, Никольский, — говорю я. — Ты становишься человеком.

Только оставайся им. Не превращайся снова в прежнего монстра. Зализывай свои раны, а я…

И я попробую вылечить свои.



Владимир

Я чувствую, как тонкие пальчики ведут по моему животу, обрисовывая кубики пресса, спускаясь к ремню. Слышу многообещающий звон пряжки, задерживаю дыхание и наслаждаюсь драгоценными минутами. Когда она обхватывает член рукой, по телу словно проходит разряд тока, а когда пухлые губки прикасаются к головке, я готов кончить. Единственное, что заставляет сдерживаться — нереальное желание почувствовать ее язычок, ощутить, как медленно ее ротик ласкает меня, дарит наслаждение. Смотреть на копну вишневых волос снизу вверх, а потом, когда все кончится, видеть покрасневшие от стояния на полу коленки, и заводиться снова…

Это даже не сон, это какая-то фантазия, смешавшаяся с воспоминаниями. На самом деле я не помню, делала ли вообще Ксюша мне минет за время брака. Наверное, нет, я не настаивал, а она была слишком чопорно воспитана, чтобы проявить инициативу.

Зато сейчас я придумал миллион способов уломать ее на оральный секс. В голове эта сцена проигралась уже тысячу раз, я продумал все сценарии. От привычного шантажа до совсем уж фантастического, внезапно приведшего в странную задумчивость, того, где мы просто занимаемся сексом и нам хорошо. Не потому что ей от меня что-то нужно, а я хочу секс, не потому что Ксюша сбежала и я сражаюсь с яростью, из которой рождается страсть. А просто потому что оба захотели оказаться в одной постели.

Может, начать писать фантастические книжки? Хотя, наверное, лучше эротические…

Звонок внутреннего телефона вырывает из сладких грез. Обеденный перерыв заканчивается, пора вливаться в работу. Нехотя я поднимаюсь с дивана и, зевая, нажимаю кнопку ответа и громкой связи.

— Владимир Борисович, вы просили отчитываться по тому доктору. Я вам там скинул всякое разное, глянете?

— Сейчас посмотрю. Спасибо.

Доктор… тот самый доктор Айболит, который приударил за бывшей. Открываю файл в почте. Посмотрим, что за доктор и есть ли у него скелеты в шкафу.

По мере того, как я читаю, настроение портится.