По отзывам его учеников, «честность, безукоризненность в выполнении долга и фанатичная заботливость о казенном интересе в хозяйстве составляли необходимые условия для таких избранных в кружок, близкий к Лазареву».

Итак, 17 февраля 1832 года, совершенно неожиданно для Грейга и его окружения, контр-адмирал Лазарев назначается начальником штаба Черноморского флота. Это был уже «шах». Но до окончательного «мата» еще предстояло сделать еще несколько смелых ходов.

Как же встретили в Николаеве контр-адмирала Лазарева? Своему другу А.А. Шестакову Лазарев откровенно признавался об этой встрече: «…Все против меня вооружается, а ответственность предвижу немалую…»

Любопытно, что Н.Д. Критский открыто и откровенно игнорировал все распоряжения начальника штаба флота, показывая своим поведением, что он подчинен исключительно лично Грейгу, а перед балтийским чужаком отчитываться он не был намерен. Что касается Грейга, то он, будучи умнее Критского, внешне был с балтийским назначенцем предельно вежлив, но никаких мер к обер-интенданту не принимал, а предложения Лазарева реализовывать не торопился. По существу, Лазарев оказался в вакууме, который вокруг него искусственно создавался.

К примеру, командир Севастопольского порта капитан 1-го ранга Г.И. Рогуля 29 декабря 1832 года доложил Лазареву, что обер-интендант Критский препятствует подготовке кораблей, отдавая следующие распоряжения: «Я запрещаю Вашему высокоблагородию переделывать что-либо в нынешнее время на кораблях и фрегатах, изготовляемых к выходу в море, разве будет состоять на то особое предписание от г. Главного командира или какая-нибудь вещь придет в худость, в гнилость, в негодность и испортится или поломается. Оставляйте все в таком виде и положении, в каком были вещи на кораблях, когда Е.И.В. изволил иметь пребывание свое на корабле “Париж”». Запрещение Критского было самым идиотским. Разумеется, Лазарев наложил на жалобу Рогули соответствующую резолюцию: «Ответить, что никто не может запретить г. Рогуле делать все то, что есть законно и согласно с волей государя императора, клонящейся к улучшению флота по всем частям…» Далее Лазарев обращается к Грейгу, но тот ушел от ответа, а Критский открыто торжествовал свою маленькую победу над начальником штаба

Ну а что сам Грейг? Как состоялась встреча главного командира Черноморского флота и его нового начальника штаба? На сей счет осталось письмо Лазарева давнему другу Шестакову: «Будучи на яхте и ходивши по шканцам по нескольку часов в день сряду, с адмиралом (Грейгом. — В.Ш.) много переговорил я, но толку ничего еще не вышло; и как будто все забывается, Грейгу все наскучило, и он ко всему сделался равнодушным. Ссора его с кн. Меншиковым есть величайшее зло для Черноморского флота, ибо ни одно из его представлений не уважается, а ежели и докладывается государю, то в таком виде, что он поневоле или медлит или вовсе не соглашается. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и Бог знает, от каких причин… Я думаю написать князю письмо, хотя партикулярное, но в таком виде, чтоб он показал государю, не будет ли нам от него легче, а иначе ничего лучшего не придумаю… Грейг говорит, что он ни об чем более представлять не намерен, и ежели хотят, чтобы послан был корабль или фрегат в море, то пусть предпишут, а в противном случае пусть стоят и гниют в порте. Мне поневоле приходит в голову мысль злая — начинаю думать: не нарочно ли Грейг намерен запустить флот донельзя и потом место сие оставить, чтобы после видели разность между тем временем, когда командовал он, и временем, в котором будет управлять его преемник. Может быть, что я думаю и несправедливо, но что-то так мне верится… Здесь (в Николаеве. — В.Ш.) вступил в свою должность с 1 сентября, покамест (она) не что иное есть, как канцелярская, и не знаю, что Бог даст вперед. Предвижу много преград, а бесполезным быть не хочется. О родненьком твоем (сыне Шестакова Николае. — В.Ш.) я адмиралу говорил, и он мне сказал, что очень хорошо помнит, что представлял о нем уже два раза и вскоре представит в третий раз, а я не забуду напоминать. С Юлией я обошелся попросту, без затей, и надеюсь, что у нас ссоры не будет, ежели она не вздумает только вмешаться как-нибудь в мою должность, — тогда уж не я буду виноват и прошу не прогневаться».

Поняв, что добиться от Грейга он ничего не сможет, Лазарев обращается к начальнику Главного морского штаба Меншикову: «Я неоднократно входил с представлением к г. Главному командиру Черноморского флота и портов… об исправлении оказавшихся на кораблях эскадры худостей… и… всегда получал уведомления, что от него… предложено было обер-интенданту Черноморского флота и портов в удовлетворение таковых требований моих, сделать надлежащее распоряжение, но со стороны последнего (Критского. — В.Ш.) не токмо не было никакого исполнения, но даже не обращаемо было и малейшего внимания, чрез что… суда эскадры во многом нуждались…»

В другом письме он пишет Меншикову уже куда более откровенно: «..Я не знаю, когда наступит то счастливое для Черноморского флота время, что мы избавимся от столь вредного для службы человека, каков во всех отношениях есть г. Критский». Биограф М.П. Лазарева в журнале «Русский архив» (№ 2 за 1881 год) пишет: «В то время во главе Черноморского флота стоял адмирал Грейг, немало послуживший делу, но уже состарившийся и утративший необходимую энергию. Кораблестроение заставляло многого желать благодаря пронырству евреев, сумевших завладеть с подрядов этою важною отраслью. Личный состав флота переполнился греками, стремившимися удержать значение не столько доблестью и любовью к делу, сколько подмеченной в них еще древним летописцем лестью. Заметно было отсутствие живой подбадривающей силы, способной пробудить дремавший дух и направить всех и каждого к благородной цели совершенствования. С приездом Лазарева все ожило, все почувствовало железную руку, способную не гладить, а поддерживать и направлять. Для Лазарева действительно не существовало других интересов, кроме интересов моря: в них сосредоточивалось его честолюбие, его надежды, помыслы, весь смысл его жизни. Как ученый, забывающий весь мир ради служения науке, Лазарев забывал все окружающее ради служения морскому делу. Опыт сорокачетырехлетней труженической жизни, обширный запас разносторонних сведений слились в его уме в одно представление. Он не хотел, а может быть, по свойству природы, и не мог, разбрасываться; он слишком страстно любил родное дело, чтобы лишить его хотя бы какой-либо из своих способностей, и если впоследствии, вечно недовольный результатами, он наивно не понимал, за что ценили так высоко его деятельность, то, конечно, он был так же искренен в своей наивности, как добрый семьянин, неспособный понять похвалу за любовь к собственному семейству. Но еще не сразу довелось Лазареву стать в положение самостоятельного начальника. В Петербурге не хотели огорчить старика Грейга отставкою, а характер Лазарева, чуждый интриги, не домогался ускорить неизбежную развязку».

Да, Лазареву на первых порах пришлось на Черном море несладко. Флот он застал в крайне запушенном состоянии. Из письма Лазарева тех лет: «Я попался в сети, крайне для меня неприятные, тем более, что должность береговая, и черт знает, что еще. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и бог знает от каких причин. А сегодня Севастополь вообще так пуст, что хоть шаром покати — ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтобы сделать стеньгу или марс-рей. Предвижу много преград, но бесполезным быть не хочу».