Но кто эти «пробравшиеся»? Мэр Дейли – это причина или симптом? Линдону Джонсону пришел конец, Губерт Хамфри обречен, Маккарти на мели, Кеннеди мертв, остался только Никсон, напыщенный пластмассовый мелкий пукалка, который вскоре станет нашим президентом. Я ездил в Вашингтон на его инаугурацию в надежде на страшный ураган, который разнесет Белый дом в щепы. Но такого не случилось: ни грома с молниями, ни справедливости… и наконец Никсон встал у руля.

Сыграть свою роль в кампании Эдвардса меня сподвигло как раз ощущение надвигающейся беды, ужаса перед политикой вообще. Причины пришли позднее, да и теперь представляются смутными. Кое-кого политика развлекает, – наверно, так оно и есть, когда побеждаешь. Но и тогда это подленькое развлечение, скорее приближающийся пик амфетаминового трипа, чем что-то приятное и мирное. В политике истинное счастье – это убийственный снимок крупным планом какого-нибудь бедолаги, который знает, что попался, но не может бежать.

Кампания Эдвардса была скорее восстанием, чем движением. Нам нечего было терять: мы были как кучка экстремальных механиков-любителей, выкатывающих машину собственного изготовления на трек в Индианаполисе и увидевших, она делает пару крутых «оффенхаузеров» на четырехсот пятидесятом поуле. В первые две недели мы наделали много шума и поставили в неловкое положение друзей, а заодно обнаружили, что большинство тех, на кого мы рассчитывали, совершенно бесполезны.

А потому все оказались не готовы ко второй фазе, когда кампания начала складываться как разгаданная головоломка. Однажды во время вечернего стратегического совещания в баре «Джерома» нас обступила толпа желавших поучаствовать. Нас завалили пожертвованиями по пять и десять долларов люди, которых мы даже не знали. После крошечной проявочной Боба Крюгера и яростных стараний Билла Нунена собрать достаточно денег на полнополосное объявление в либеральной Times Дьюнуэя, мы вдруг получили помещения и оборудование школы фотографии «Зеница ока» и неограниченный кредит (после того, как Дьюнуэй слинял на Багамы) от Стива Эррона на принадлежащей Times радиостанции, на тот момент единственной в городе. (Через несколько месяцев после выборов начала вещание круглосуточная FM-станция, где дневной музон уравновешивали полночные рок-концерты, не менее классные, чем в Сан-Франциско или Лос-Анджелесе.) В отсутствие местного телевидения радио было нашим эквивалентом мощной телекампании. И вызвала она ту же угрюмую реакцию, от которой отмахивались на обоих побережьях такие кандидаты в Сенат США, как Оттинджер (от Нью-Йорка) и Тунни (от Калифорнии).

Сравнение чисто формальное. Радиовставки, которые мы гоняли в Аспене, политических евнухов вроде Тунни и Оттинджера привели бы в ужас. Нашей заглавной песней был «Боевой гимн республики» Херби Мэнна, который мы крутили снова и снова как мучительный фон для крутых филиппик и жестоких насмешек над противниками-ретроградами. Они склочничали и стенали, по неведению обвиняя нас в использовании «методов Мэдисон-авеню», а на самом деле это был чистый Лени Брюс. Но про Лени они не знали, их юмористом все еще был Боб Хоуп с приправой Дона Риклеса и еще десятка шуткарей-свингеров, которые не стыдились признаваться, что на выходные смотрят порнушку в доме Леона Юриса в Ред-маунтин.

С каким же наслаждением мы задавали жару этим гадам! Наш радиогений Фил Кларк, бывший комик в ночном клубе, написал несколько скетчей, от которых у людей пена шла изо рта или они в бессильной ярости гонялись за собственным хвостом. В кампании Эдварса была толика разудалого юмора, и именно он не дал нам тронуться рассудком. Приятно было сознавать, что, даже если мы проиграем, тот, кто нас победит, никогда не избавится от шрамов. Нам казалось необходимым основательно запугать противников, чтобы даже при пустой победе они научились бояться каждого рассвета до следующих выборов.

* * *

Получилось недурно, во всяком случае эффективно, и к весне 1970 г. по всем фронтам стало ясно, что традиционная структура власти Аспена уже не владеет городом. Новый городской совет быстро раскололся на постоянное противостояние три к четырем, где одну сторону представлял Нед Вар, а другую – дантист в стиле Берча по фамилии Комкович. Это поставило Ив Хоумейер, которая на выборы шла с лозунгом, дескать, мэр «только номинальный глава», в неловкое положение, когда ей приходилось рвать связи с собственными сторонниками, голосуя по каждому спорному вопросу. Несколько первых были мелкими, и в каждом случае она голосовала с позиции Эгню, но общественность реагировала отрицательно, и через некоторое время совет зашел в нервный тупик, когда ни та ни другая сторона не хотела поднимать вообще никаких проблем. В маленьком городке политика слишком близка к народу, и как бы ты ни проголосовал, все равно кто-нибудь на улице тебя обругает. В Чикаго муниципальный советник может почти полностью изолироваться от тех, против кого он голосует, но в городке, вроде Аспена, спрятаться негде.

То же напряжение начало проявляться и на других фронтах: директор местной средней школы попытался уволить молодую учительницу за левацкие высказывания во время урока, но ученики объявили забастовку и не только вынудили вернуть учительницу, но и едва не добились увольнения самого директора. Вскоре после этого Нед Вар и местный адвокат по фамилии Шеллмен так отделали департамент дорог штата, что все планы провести через город четырехполосное шоссе начисто лишились финансирования. Это привело окружных уполномоченных в полнейшую панику: шоссе было их любимым детищем, а теперь вдруг проекту хана, крышка. И прикончила его та же банда сволочей, какая причинила столько головной боли прошлой осенью.

Медицинский центр Аспена полнился криками страдания и гнева. Выскочив из своего кабинета, извращенный дантист Комкович сбил молодого фрика с велосипеда, вопя: «Ах ты грязный подонок, мы всех вас из города выгоним!». После он убежал к себе в кабинет – через коридор от кабинета доброго доктора Барнарда (Баггси) и его приспешника доктора Дж. Стерлинга Бэкстера.

На протяжении пяти лет эта парочка контролировала жизнь Аспена с развязностью, приправленной спортивными тачками, амфетамином, любовницами-хиппушками и бесцеремонным презрением к обязанностям врачебной профессии. Баггси ведал муниципалитетом, а Бэкстер – округом, и пять сравнительно безмятежных лет Медицинский центр Аспена служил заодно аспенским Тамани-холлом. Баггси пользовался своими привилегиями по полной. Время от времени он впадал в раж и позорно злоупотреблял своей властью, но в общем и целом применял ее осторожно. Друзей у него было много и самых разных: начиная от пушеров и байкеров-головорезов и кончая окружными судьями и лошадиными барышниками, включая даже меня. Когда мы запускали кампанию Эдвардса, мне и в голову не приходило, что Баггси станет чем-то помимо большого подспорья. Казалось вполне логичным, что старый фрик пожелает передать знамя молодому…

Не тут-то было, он отказался уйти достойно и, вместо того чтобы помочь Эдвардсу, постарался его уничтожить. В какой-то момент Барнард и впрямь попытался вернуться в гонку, а когда не получилось, то в последний момент запихнул «пешку». Ею стал бедный Оутс, который потерпел – вместе с Баггси – бесславное поражение. Мы вышибли из них дух, и Барнард не мог в это поверить. Вскоре после подсчета голосов, он приехал в муниципалитет, где злобно уставился на доску, на которой клерки начали вывешивать результаты. Клерки потом говорили, что первые цифры заметно его потрясли и к десяти часам он бессвязно вопил про «мошенничество», «пересчет голосов» и про «грязных ублюдков, повернувшихся против меня».