class="p1">— Я не оспариваю твое право, Гарон, получать подарки, — обратился к нему барон. — Но, пойми, что и у этого человек есть своя правда. Ранко, ты же понимаешь, что ежели ты сегодня соврал, то обратной дороги в наш гуляй-город у тебя не будет? Ты будешь изгнан с позором, а, возможно, даже поплатишься жизнью?

— Да, — кивнул молодой казак, не опуская глаз. — Понимаю.

— Хорошо, дорогой, — важно развел плечи барон. — Тогда поступим так. Ты, Каурай, можешь оставить лошадь себе.

— Что, как же?.. — полезли у Гарона глаза на лоб от злости.

— Подожди, — вкрадчиво проговорил Вармей. — Лошадь остается у Каурая, а ты, Гарон, заберешь себе лошадь, на которой он сюда приехал. В знак уважения со стороны Каурая. Согласен?

— Вполне, — кивнул тот, стараясь, чтобы это не выглядело как поклон.

— Видели мы ту лошадь, — хмыкнул Гарон. — По сравнению с энтой, кляча клячей! Несерьезно.

— …и какую-нибудь вещичку, которую он оставил при входе, — вновь предложил Ранко. — Так будет справедливо. Есть у моего спутника одна красивая сабля. Бери, выручишь за нее половину лошади, и как бы не по более!

— Что ты говоришь? — на этот раз запротестовал Каурай. — Так-то ты запросто так распоряжаешься чужими вещами?

— У тебя есть идея получше?

— Ага, — кивнул одноглазый. — Мы сейчас меняемся лошадьми и разъезжаемся в разные стороны. Так будет куда справедливей, чем грабить меня под предлогом некоего местного «закона». Да и поберег бы ты свое здоровье, пан Гарон! Если попробуешь снова накинуть на Красотку аркан, она тебя точно не пожалеет.

Кобыла снова фыркнула и угрожающе вздула ноздри, подтверждая слова хозяина. К его удивлению, таборщики тоже поддержали такой выход.

— Ну, Вармей… — скрипнул зубами Гарон. — Сеншес! Пусть будет по-вашему. Но тогда я зайду в палатку и возьму себе что-нибудь за свою обиду, так уж и быть! Хорошая сабля, да?

— Не согласен, — нахмурился Каурай. — Моих вещей твоя рука не коснется.

— Боишься, что этот плут позарится на твой Куроук? — шепнул ему Ранко с хитрой ухмылкой. — Так вызови его на дуэль…

— Тебе бы все шутки шутить…

— Туточки два исхода, ненаглядный мой одноглазый, — сжал его плечо Ранко. — Мы на их территории и должны подчиняться их законам — так что дай этому плуту то, что он хочет. Чего тебе эта сабля? В остроге кузнец быстренько сварганит тебе новую, недорого возьмет. Или тебе любо и дальше ругаться с этими милыми людьми? С голыми руками, ты с ними точно не сладишь, брат.

Каурай в ответ едва не зарычал. Но парень был прав, как ни крути.

А Гарон, состроив трагическую мину, уже шагал в сторону шатра с их оружием. Пройдя мимо, таборщик едва не задел одноглазого плечом, но Каурай лишь проводил спину наглеца презрительным взглядом.

— Мудрое решение, — кивнул Вармей и захлопал в ладоши. — А вы чего столпились? Расходитесь, родные, нечего тут глазеть.

Местные неохотно начали разбредаться, пожалев видно, что дело разрешилось миром, и им не удалось поглядеть, как Гарон будет начищать морду одноглазому чужаку. Или одноглазый чужак начистил бы морду Гарону — тут уж как карта ляжет.

Каурай повел спасенную и страшно счастливую Красотку к коновязи, чтобы перебросить седло ей на спину, а Ранко с Вармеем ждали Гарона у шатра и о чем-то еле слышно беседовали.

Когда одноглазый закончил с лошадьми, Гарона все не было.

— А он не спешит, — прошипел он, собираясь уже выкуривать этого разборчивого пройдоху. Ну тут полог палатки взлетел вверх и показалась побледневшая физиономия Гарона, сжимающего в пальцах трофейную саблю одноглазого.

— Ты где это взял?! — вне себя от ярости крикнул Гарон Каураю в лицо, потрясая саблей перед потрясенной троицей. — Где, спрашиваю?!

— Гарон, спокойнее… — примирительно поднял ладони Вармей, когда тот чуть ли не бросался с кулаками на одноглазого. — Что стряслось?

— Нет, пусть он ответит! — не унимался Гарон. — Где ты взял эту саблю?! Это не твоя сабля!

— Начинается… — закатил глаз Каурай и махнул рукой. — Ранко, мы уходим.

— Это сабля моего брата! — вцепился Гарон как коршун ему в плечо, но Каурай вырвал руку. — Откуда у тебя сабля моего брата?!

— В бою взял, — бросил на прощание одноглазый и хотел уже скрыться в палатке, но тут ему на плечо упала рука Вармея.

— Постой, — нахмурился старик, извлекая из ножен кинжал. Каурай выругался.

Гарон держал обнаженную саблю на ладонях и едва не шипел от ненависти:

— Ты. Убил. Моего брата?!

И вновь, привлеченные новым взрывом возмущенных криков, со всех концов табора собиралась толпа гомонящих ротозеев. Показались даже люди с копьями.

— Да повесить его, и весь разговор! — летели предложения со всех сторон. — Пусть чужак болтается на суку.

— Верно!

— Гарон утверждает, что эта сабля когда-то принадлежала его брату и обвиняет тебя в убийстве, — говорил Вармей, уперев кинжал в бок одноглазого. — Это очень серьезное обвинение. Что ты скажешь на это?

— Пусть лучше следит за своим братом, — сверкнул зубами одноглазый. — И пореже таскается за чужими лошадьми.

Дорогу ему заступила пара воинов с копьями, острия которых они направили ему в живот. Со спины заходило еще трое, отрезая путь к отступлению. Каурай мрачно сплюнул. Холера.

— Тебе, дорогой, придется задержаться у нас… на какое-то время, — проговорил Вармей и скрылся за спинами жителей, опасливо поглядывающих на чужака в кругу копий.

К Ранко на всякий случай тоже подкрадывалась парочка таборщиков с обнаженными саблями.

— К вечеру мы к шинке точно не поспеем, — горько хохотнул он в ответ на мрачный взгляд своего попутчика. — Зато удастся отведать печеных ежей.

Глава 22

Единственное, что табунщики не стали отбирать — это повязка. Обезоруженного и полураздетого Каурая сначала хотели бросить в яму, но потом решили привязать к колесу телеги и, чтобы одноглазый не скучал, посадить рядом злющего пса на привязи, который взрывался жутким лаем, стоило только пленнику пошевелиться.

По табору шагали прохладные сумерки, и костры дымили посередине бурлящего табора, но их жар едва доходил до того места, где ворочался одноглазый, силясь хоть ненамного расслабить тугие веревки. Положение выходило глупее некуда — теперь он мог позавидовать даже Красотке, которую с неимоверным трудом, и не без помощи Ранко, табунщики все же умудрились затащить в стойло. Платой за эту победу стали увечья еще троих: одному табунщику зубастая кобыла ухитрилась откусить палец, второй поплатился сломанной челюстью, а третьему копытом разбили коленную чашечку.

После захода солнца запах съестного стал совсем невыносим, но единственное, что Каурай мог себе позволить это глотать слюни и ругаться себе под нос. Рассевшиеся вокруг костров табунщики словно нарочно гремели тарелками, дребезжали бубнами и