Хейди-бонапартши больше не было; перед ним во всей своей оголенности представала озлобленная собственной подозрительностью, склочная, сволочная, готовая утопить его в своей собственной ревности баба. Зря, что не русская, а германская.

— В партизаны вы, генерал, тоже не подавались. Ведь могли же вы из остатков своих подразделений, из оставшихся в живых солдат и офицеров, причем даже из добровольцев, создать настоящий партизанский отряд. Наподобие тех, которые были созданы десятками советских офицеров, тоже оказавшихся в окружении. Однако вы этого не сделали.

— Не сделал, — упавшим голосом признал Власов. — Я много чего в те дни не сделал.

…Как признал генерал и то, что в эти минуты Хейди задавала те же вопросы, которые ему — живому или мертвому — будут задавать со временем тысячи других людей. В том числе и тех, что уцелели во время разгрома его армии.

— Тогда почему вы скрывались от германских патрулей? Какой в этом был смысл?

— Просто пытался спасти себя и ее.

— Спасти? Зачем?! Чтобы предстать перед командующим армейской группой «Север» и командующим 18-й армией вермахта генералом Линденманном в сопровождении штабной поварихи? Не имея при себе даже адъютанта? Хотите сказать, что у вас не нашлось для себя пистолета или какой-либо в лесах завалявшейся винтовки с последним патроном? И это говорит боевой генерал?! Понимаю, отправлять на смерть тысячи своих солдат, распинаясь при этом об исконной храбрости русского солдата и жертвах во имя родины — это одно, а самому решиться принять достойную смерть — это другое?

Если Хейди и решила умолкнуть, то лишь для того, чтобы выслушать своего пристыженного, обескураженного Андре. Вот только вел себя генерал-окруженец в эти минуты точно так же, как вел себя в последние дни гибели своей армии: не решаясь ни сдаться на милость победителя, ни прервать свой скорбный путь военного позора выстрелом чести.

Молчание его затягивалось, однако эсэс-вдова не собиралась торопить его.

— Так меня еще никто не допрашивал, — наконец пробормотал Власов.

— Вас еще вообще не допрашивали, бывший командарм. К сожалению, вы все еще не поняли этого. Генерал-полковник Линденманн вообще принял вас по-рыцарски как почетного гостя. В Винницком особом лагере для военнопленных вас не допрашивали, а, заискивая, вербовали. Для гестаповцев доступ к вам перекрыт Гиммлером, СД вас пока что не трогает, выжидая, как вы будете вести себя дальше.

— Вы правы, — бессильно сжал свои жилистые кулаки генерал, осознавая, что по-русски послать сейчас эту эсэс-вдову и уйти — он уже не в состоянии.

Разрыв с Биленберг вызвал бы настоящий горный обвал неприятностей, который привел бы к краху не только его самого как командарма РОА, но и создаваемой им армии. Все зашло слишком далеко. Эта германка, вероятно, единственная возможность установить хоть какое-то, хоть иллюзорное равновесие между безысходностью предателя России и столь же безысходной позой ее освободителя.

— Вы хоть помните, как ее звали, эту вашу повариху, наш непобедимый генерал?

— Да черт ее!.. — попытался было отмахнуться Власов, однако, наткнувшись на ироничный взгляд по-цыгански темных, прищуренных глаз Хейди, решил не рисковать. — Кажется, Марией. Какое это имеет значение? И вообще, может, хватит о ней.

— Так вот, напомню, что звали ее Марией Вороновой, — «В» у нее прозвучало как «Ф» и получилось «Форонофой», — теперь это уже установлено абсолютно точно. Я специально попросила своего знакомого из СД составить для меня небольшое досье этой… поварихи. Очень жаль, что не решилась спросить о ней сразу же, как только познакомились. Вернее, после того как узнала о существовании этой, как ее называли между собой офицеры в ставке командарма Власова, «походно-полевой генеральши», — поспешно уточнила эсэс-вдова. — Это сразу же облегчило бы поиски ее самой.

— Поиски кого?! Вы что, попросили сотрудников СД найти эту… Воронову?

— Представьте себе, мой генерал генералов. Только не «эту Воронову», а ту Воронову, которая до конца осталась верной вам в этих ваших русских болотах и которой вы обязаны спасением своей никчемной, с точки зрения офицерской чести, жизни.

— Но зачем вам это понадобилось?!

— Ответ вам прекрасно известен. Чтобы знать, что она собой представляет, и куда забросила ее судьба пленницы.

— Да на кой дьявол она вам нужна, Хейди?! После пленения мы с ней никогда больше не виделись.

— Только потому, что вы, мой генерал генералов, сами не смогли, или, точнее, не решились, отыскать ее. Что-то сдерживало вас, что-то смущало. Очевидно, собственная неопределенность в стане германского генералитета. К тому же опасались за ее жизнь. Побаивались, как бы ваш интерес к ней не погубил эту женщину.

— Понятно, теперь погубить ее решили вы, фрау Биленберг, — не заметил, как перешел на официальный тон Андрей, — Похвальное занятие.

— Я не давала повода так ополчаться против меня, Андре, — неожиданно мягко, почти вдумчиво, предупредила его СС-вдова. — Если хотите, могу организовать встречу с ней. Отдельный номер с луной в ночном окне не гарантирую, но засвидетельствовать свое почтение во время пятнадцатиминутной беседы — это вам будет позволено. Так что прикажете организовывать свидание?

— Не время сейчас об этом, не время, Хейди, — нервно потряс поднятыми вверх кулаками Власов. — Сейчас мне нужно думать о создании Русской освободительной армии. Причем мы уже, кажется, договорились, что РОА — это наша общая цель.

— Успокойтесь, генерал генералов, все, что было только что сказано нами, с нами же и остается. Не скрою, я безумно приревновала вас, открыв для себя, что, оказывается, я ужасно ревнивая. Своего убиенного мужа я никогда и ни к кому так не ревновала. Наоборот, время от времени ему самому давала основания ревновать меня. Впрочем, это уже иная тема, — уже совершенно миролюбиво молвила Хейди, направляясь назад к санаторию. — Однако не выплеснуть наружу всего того, что накопилось в оскорбленной женской душе, — я тоже не могла.

Почти всю дорогу назад они шли молча, однако Власов чувствовал, что в этом молчании угасают последние искры ссоры и возрождается примирение. А ведь еще несколько минут назад ему казалось, что ссора зашла слишком далеко и возвращение к былой идиллии невозможно.

— Мне бы не хотелось, чтобы эта женщина пострадала, — решился нарушить это молчание генерал Власов уже в нескольких метрах от главного корпуса санатория, совсем недавно переименованного в «Горную Франконию». — Причем совершенно невинно.

— Ну, не думаю, чтобы так уж невинно. Грех за ней все-таки водится.

— И все же прошу вас, Хейди…

— Не надо уговаривать, мой генерал генералов, — почти с нежностью произнесла германка. — Если бы я намеревалась казнить ее, то давно казнила бы. Пока же, наоборот, попросила своих друзей из СД и гестапо, насколько это возможно, облегчить ее участь.

Выйдя из отеля «Берлин», Фройнштаг зябко поежилась и осмотрелась. Справа и слева от входа, за широкими, едва различимыми отсюда белыми дорожными полосами, чернели ряды машин. Фары погашены, ни одного огонька в салонах. Пространство между стоянками тоже казалось безлюдным, и лишь слабо освещенная улица, начинающаяся за двумя неяркими фонарями, еще подавала кое-какие признаки обетованности. Однако унтерштурмфюрера СС она сейчас не интересовала.