Маша с удовольствием смотрела, как она лягает воздух короткими кривыми ногами. Любая собака, даже пузатая и коротконогая, валяясь, становится похожа на дикого мустанга, покорителя прерий.

Собака кряхтела. Палка дрейфовала у берега. В кустах кто-то угрюмо куковал.

Порядок, заведенный Бутковыми, нарушился с появлением Аметистова.

В этом месте рассказ Колыванова сделался невнятен. Из недосказанностей и околичностей Маша смогла уяснить: старик винил себя в том, что приманил Аметистова к Таволге, как лося зимой на соль.

При первом знакомстве предприниматель смог найти подход к старику. «Змей-искуситель!» – плевался Валентин Борисович. Польщенный его интересом, Колыванов рассказал о семье купца, в частности, о том, что Дубягин собирал старинные иконы. Судьба икон была неизвестна. Считалось, что их забрали с собой дети купца, покидая Таволгу. Однако Валентин Борисович сомневался, что дело было именно так, и семечко сомнения он заронил в душу Аметистова, где оно дало богатые всходы.

Аметистов задался целью найти иконы. Будучи человеком невежественным, он отказывался верить, что купец средней руки на селе не мог быть коллекционером сродни известному фабриканту Постникову.

– Конечно, какие-то иконы у Дубягина были, – размеренно говорил Колыванов, почесывая пузо счастливой Ночки. Они с Машей отыскали бревно, оставленное рыбаками, и сидели на нем, подставляя лица теплому ветру. – Но я уверен, что он передал их церкви незадолго до своей смерти. А вскоре грянула революция, и стало не до них. Почему церкви? Есть книга воспоминаний живописца Проклова, любившего работать в Анкудиновке – там была помещичья усадьба, которой владел его приятель. Художник он посредственный, но кое-что интересное почерпнуть из его записок можно. А главное, сохранились его наброски внутреннего убранства двух церквей: в Таволге и в Анкудиновке. На этих набросках очевидно, насколько иконостас у нас был богаче. Мне думается, это заслуга старого купца.

Это простое объяснение Аметистова не устроило. Он придумал альтернативную историю. Наследники Дубягина бежали в спешке, бросив все имущество. Дом купца был разграблен, и иконы оказались в руках новых владельцев. Все прошедшие годы они хранились у таволжан, и если потрепать старух, можно отыскать настоящие драгоценности.

Живые старухи давали Аметистову отпор и отказывались не то чтобы торговать, но даже показывать иконы. Таволжане были подозрительны, а к предпринимателю – подозрительны вдвойне (Маша догадалась, что немалую роль в формировании общественного мнения сыграл ее собеседник).

Оставались старухи мертвые.

«Трупоед!» – обозвал Колыванов предпринимателя. Хотя в действительности Аметистов делал то же, что и Бутковы с Полиной Ильиничной: выискивал жемчужные зерна в куче хлама, ему не принадлежавшего. Бутковы после похорон деловито растаскивали то, что позволяла взять староста. Это продолжалось пару лет, а затем явился Аметистов.

Он сумел с кем-то договориться. Теперь сразу после похорон дом покойного опечатывали, и очень скоро появлялся представитель власти под руку с предпринимателем.

Понятых они привозили с собой. Беломестову, которая пару раз поинтересовалась, что происходит, развернули на пороге. «Что нужно, то и происходит. Опись делаем, не видите?»

– Да он самый обычный вор! – возмутилась Маша.

Валентин Борисович развел руками. Где пострадавшие? Что украли? Аметистов не наглел, а если что-то и выносил, этого никто не видел. Небольшую икону можно спрятать под куртку.

– Я, правда, думаю, что ничего ценного он не отыскал. Во-первых, как я тебе сказал, его версия случившегося – это ахинея, высосанная из пальца. Во-вторых, он все роет и роет землю носом, а торжества на его ничтожной физиономии что-то не наблюдается. Но теперь-то ты понимаешь, Мариша, отчего наша Поля встала насмерть, когда он явился со своим новым проектом?

«Ну, еще бы! – усмехнулась про себя Маша. – Прямой конкурент!»

Ветер усилился. Облака набежали на солнце, и сразу ощутимо похолодало.

– Ну что, Мариша, двигаем обратно? – весело спросил старик, щурясь на небо. – Не продует тебя? Сейчас погода такая, как Ксения выражается, неуравновешенная.

Они вскарабкались по берегу вверх. Хотя уклон был невелик, Колыванов запыхался и раскраснелся. Когда дорогу им преградил узкий лесной ров, он протянул Маше руку, чтобы помочь перейти его, и она почувствовала, что его кисть слегка дрожит.

– Кстати, о Ксении… – Они неторопливо пошли обратно бок о бок. – Валентин Борисович, я видела запись, на которой вы разговариваете с ней, когда девочку только привезли в Таволгу. Меня поразили две вещи: то, как она выглядела тогда, и то, какого прогресса вам удалось достичь за короткое время. Полина Ильинична сказала, что прошло немногим больше года. Как вы этого добились?

Колыванов улыбнулся, глядя на нее.

– Здесь есть одна, так сказать, хитрость. Видишь ли, Мариша, то поведение, которое ты наблюдала в записи, – это не ее собственные выкрутасы, а заимствованные.

– Что вы имеете в виду?

– У Ксении в классе учился мальчик, он везде ходил со взрослым, который должен был ему помогать. Забыл, как называется эта профессия, ну, не суть…

– Тьютор, – сказала Маша.

– Точно! Откуда тебе известно?

– У меня есть подруги, дети которых в школе пользуются сопровождением специально обученного педагога. Тьютор – это кто-то вроде наставника.

– Вот-вот. В мое время такого не было. Ксения мне рассказала – не сразу, конечно, со временем, – о том, как вел себя этот мальчик и как им объясняли в школе, что обращаться с ним нужно, учитывая, так сказать, специфику его восприятия действительности. Он учился с ними с первого класса. Она убедилась, что можно получить определенного рода выгоду, если ты… отличаешься от других. Ксения – очень сообразительная девочка! – В голосе Колыванова прозвучала нескрываемая гордость.

Маша уставилась на него.

– Вы хотите сказать, она притворялась?

Старик потер переносицу.

– Не совсем так, Мариша, не совсем так. Если бы притворялась, было бы куда проще. Нет. Она, так сказать, вполне усвоила эту манеру поведения. Примерила ее на себя и решила, что та ей идет, но не как платье, а как вторая кожа, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Притворство – это платье. А вторая кожа… – Он тяжело вздохнул. – Её нельзя содрать. Это приведет к увечью. Можно добиться, чтобы человек сам сбросил её, точно змея – прошлогоднюю шкуру. Я бы сам до всего этого не додумался, но у нас был телефон классного руководителя, и когда мы созвонились с этой дамой, она перенаправила нас к школьному психологу. Оказалось – чрезвычайно толковая женщина! Она доходчиво объяснила нам, что смена обстановки вызвала такую реакцию. Мы-то были в полном замешательстве, понимаешь ли.

– Ещё бы!

– Здесь есть один деликатный момент. Нормальному ребенку не придет в голову использовать подобную… э-э-э… тактику. А если он и додумается до чего-то подобного, это будет выглядеть…