С придушенным криком он дал ей то, что нужно было им обоим. Фейт почувствовала, как расслабилось его тело. Ее руки гладили его спину вялыми движениями. Она улыбнулась, когда увидела, что на нем болтались шорты.

– Ты смеешься? – спросил он ленивым голосом.

– Ты, оказывается, все еще одетый.

– Как и ты.

Она посмотрела на себя. Бледный свет луны позволил ей увидеть, что ее блузка и лифчик были под стулом с ножкой в виде когтя. Но она понятия не имела, где ее джинсы и нижнее белье.

– Что же такое на мне? – спросила Фейт. Он приподнялся, желая дотянуться до ее шеи.

– Золотые серьги и я.

– В таком случае я не хочу оставаться совсем голой.

Уокер улыбнулся. Чувство, охватившее ее, было похоже на искру, раздувающую пожар. Она пробормотала что-то и уткнулась ему в шею, покусывая мочку его уха, благодаря таким способом за самую лучшую ночь любви в ее жизни.

– Ты достоин тех рубинов, которые носишь, – сказала она с улыбкой.

Он перевернулся на спину, не отпуская Фейт и все еще находясь внутри ее.

– Могу ли я расценить твои слова как согласие на второй круг?

Она скользнула и устроилась на нем.

– В любое время. Где угодно. Как угодно.

– Ты уверена?

Она знала, что он чувствует ее взволнованное, безрассудное желание заняться сексом.

– Совершенно уверена. Ты заставляешь меня почувствовать себя женщиной.

– Ты самая лучшая в мире женщина.

– Спасибо тебе. – Она прижалась щекой к его теплой, гладкой, мускулистой груди и вздохнула. Ей приятно было думать, что она наконец близка с мужчиной, которого уважает, которым восхищается, которому доверяет… Прелесть секса, которую он в ней открыл, коренилась в его чувстве, а не в умении. Она надеялась, что он думал о том же. Во всяком случае, ей хотелось, чтобы так было. – Мне так хорошо с тобой, Уокер.

Удовольствие и боль полоснули его, как бритвой. Удовольствие было от слов, в которых он слышал доверие и радость. Боль была от того же. Мысль о том, что кто-то ему доверяет, сковала сердце Уокера холодом. Он не хотел этого. Слишком болела в нем рана от смерти брата.

Он взял лицо Фейт в ладони и нежно поцеловал его.

– Наслаждайся мной, но не стоит зависеть от меня, Фейт. Это заставляет меня нервничать.

Она медленно выдохнула и сильнее прижалась к груди Уокера. По крайней мере он не клянется в любви, как Тони, не обещает счастливой жизни, желая подобраться поближе к банковскому счету Донованов. Конечно, она достаточно взрослая, чтобы принять то, что предлагает ей Уокер, и не кукситься, что он не может дать ничего большего.

– Хорошо, – сказала она.

– Что значит хорошо?

– Только то, что значит, – просто ответила Фейт. – а, что между нами только что произошло.

От ее слов Уокер должен был испытать облегчение. Но ничего подобного не было. Ему показалось, будто что-то ускользает от него.

– Сладкая моя, я не хотел задеть тебя или обидеть.

Фейт подняла голову и посмотрела ему в глаза. На секунду стало тихо, и в этой тишине особенно отчетливо был слышен стон Уокера.

Джефф поднялся так тихо, как только мог, но Мел все равно недовольно застонала и перекатилась на другую сторону кровати, как будто его уже там не было. Бормоча что-то успокаивающее, он погладил ее по плечу. Через несколько секунд ее дыхание стало снова глубоким и ровным. Она опять крепко заснула.

В доме было так тихо, что Джефф слышал, как пот скатывается у него по спине, когда он наклонился поднять одежду, которую они с Мел разбросали возле кровати.

Нос Бумера ткнулсй в голые ягодицы хозяина, и Джефф едва не выскочил из собственной кожи. Он мысленно выругался. Приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, он стал натягивать брюки. Возможно, он мог бы отговорить отца от этого сумасшествия. Наверняка существует другой способ добыть деньги. Ведь у них, в конце концов, есть лодки для ловли креветок, ювелирный магазин и само поместье.

Стараясь не скрипеть половицами, Джефф спустился в холл и направился к комнате отца. Бумер шел рядом, обрадованный, что среди ночи у него появилась компания. Из-за двери раздавался громкий отцовский храп, от которого, казалось, дрожали даже стены. Джефф отлично знал, что сейчас Дэвиса Монтегю не разбудит даже хор моряков.

Дверь была закрыта. Джефф повернул хрустальную ручку, и она поддалась. Внезапно в голове его ожила картина, которую он видел больше тридцати лет назад… Маленький мальчик бежит по холлу, его преследуют кошмары, он бросается к двери. Его родители принимают его, обнимают, успокаивают, кладут между собой в постель. От матери пахнет жасмином, от отца костром из морских водорослей, который он развел, чтобы приготовить крабов для пикника на берегу в тот вечер. Ребенок прижимается к большим телам родителей. Отец берет его руку, и он засыпает, уверенный в своей полной безопасности.

Боже, как давно это было.

Джефф закрыл глаза и почувствовал запах жасминовой пудры матери. Он осознает, что ее больше нет, что она умерла, но он не знает, куда подевался отец того мальчика.

– Папа? – прошептал он.

Ответом ему был пьяный храп.

Нетерпение и гнев душили Джеффа. Отчасти гнев его был направлен и на самого себя. Мальчик из его воспоминаний уже мертв, как и его мать, от которой пахло жасмином. Теперь тот мальчик стал мужчиной, который должен защищать своего собственного ребенка. И если мужчина горюет, что не может залезть в постель к родителям и скрыться там, как мальчик много лет назад, это никуда не годится. Мир вечно в движении, жизнь не замирает ни на секунду. Никогда. Все вырастают, все взрослеют.

Внезапно Джеффа осенило. Интуитивно он понял, почему его отец пьет. Он просто заставляет мир отступить.

Рука Джеффа легла на ручку двери, и ему показалось, что он кое-что увидел боковым зрением. Он обернулся, но ничего не было, кроме закрытой двери, ведущей в спальню Тиги, и дверей в наглухо закрытые комнаты. Посмотрел на Бумера. Собака была совершенно спокойна.

Джефф беззвучно выдохнул. Хотя иногда он видел призраков, но сегодня с ними встречаться ему не хотелось.

Широко открыв дверь. Джефф вошел в спальню отца. На него сильно пахнуло перегаром. Получив разрешение, Бумер прошел следом за хозяином и разлегся на толстом ковре.

Джефф закрыл за собой дверь и подошел к кровати. Ничего, кроме белья, не менялось здесь с тех пор, как умерла мать. Те же самые флакончики духов, в которых отражались крошечные осколки лунного света. Те же занавески с большими цветами магнолий на них и виноградной лозой, которые так сильно выгорели, что их рисунок существовал только в памяти Джеффа.

– Папа, – позвал Джефф. – Папа, – повторил он. Джефф включил свет возле кровати и потряс отца. Храп стал тише, потом перешел в жалобное ворчание. Сын продолжал трясти слабое тело старика.