— Школы там тоже нет. Приходилось ездить каждый день в соседний поселок. В десяти километрах отсюда.

— Ясно, — растерянно произношу я, не зная, что ещё сказать. Я вдруг понимаю, что Кравцов привёз меня в своё место. Святая святых.

— А вот тот дом, третий с конца, мой. Немного видно отсюда, если присмотреться. Погоди, у меня же бинокль есть с собой, — суетится Кравцов и выуживает его из рюкзака. — Держи.

Я беру в руки вещицу и подношу к глазам. Теперь четко могу рассмотреть крыши домов и даже сохнущее постельное белье на проволоке во дворе.

— Третий справа дом без крыши и окон — кажется, ты ошибся, Кравцов.

— Не ошибся, — сдавленно произносит он. — Там много лет никто не живет, поэтому неудивительно, что люди растащили все, что смогли.

В голосе Дани слышатся горечь и боль, поэтому я решаю больше не шутить и не язвить. Чувствую, что говорить о прошлом для него тяжело, поэтому боюсь спугнуть его. Все же я очень хочу узнать побольше о нем, но спросить в лоб не решаюсь.

— Мне жаль, — возвращаю ему бинокль и грустно улыбаюсь я.

— Мы с Давидом планируем снести полностью дом и поставить там двухэтажный коттедж. Будет семейная дача когда-нибудь. С видом на реку. Все же здесь прошли лучшие годы нашего детства, и время от времени нас сюда тянет, — с ностальгией произносит он.

— Это отличное место для отдыха. А эта база тоже ваша?

— Ага. Наша с Серым игрушка, — по-доброму улыбается Даня. — У каждого пацана должна же быть отдушина. У кого-то тачка дорогая, у кого-то пушка, а у нас с Безруковым банька и рыбалка.

— Хорошо, что у вас безобидное занятие.

Снова молчим. Где-то в стороне слышится пение птиц. Я не тороплю Даню с рассказом. Ему нужно время. Не так просто делиться личным. Наболевшим.

— Отец умер, когда Ольке всего пять было, — продолжает он с грустью в голосе, и мне уже становится жаль и Олю, и маленького Даню, которые так рано остались без отца. — В деревне работы никакой не было. Почти все жили с того, что на рынке в городе торговали. Кто молоко возил, кто мясо, кто овощи, но в основном рыбу возили. Этого добра здесь на всех хватало.

Даня замолкает, с грустью смотря в даль. Словно вспоминает что-то. Перебирает в памяти отрывки прошлого.

— Отец сети раскидывал, собирал улов, а мать утром с рыбой в город ездила. По три раза в неделю. Оля на мне была, папа на хозяйстве. Денег никогда не хватало, но никто не жаловался. Как мама говорила: одеты, обуты, не голодные — и то хорошо.

Даня тянется за термосом, подливает мне чаю и свою чашку тоже наполняет. Делает глоток. На меня не смотрит. Мне почему-то кажется, что ему стыдно. Фактически он признался мне в своей былой нищете. Но разве этого стоит стыдиться?

— Как-то зимой морозы ударили сильные, все замерзло. Река ледяной коркой покрылась. Отец пошел за рыбой и по пояс провалился. Пока дошел домой, промерз до костей. А через несколько дней слег с простудой. Мы думали, поболеет недельку и очухается, не первый раз ведь. Помню, как по ночам он сильно кашлял, неделю жар не спадал. У нас и врача-то в деревне нет, вызвали из соседней, там амбулатория. Отца послушали и сказали в город везти, а у нас денег ни за машину заплатить не было, ни за лечение. Выписали антибиотики, таблетки какие-то, но… Папы не стало. За три недели сгорел.

Я нахожу ладонь Дани, переплетаю наши пальцы и сжимаю легонько, давая понять, что рядом с ним. Что все позади. В горле застревает ком, мне становится так больно за Даню, что на глазах наворачиваются слезы. Я не представляю, как пережила бы потерю родителей. А он смог. Справился. Он сильный.

— Мне жаль, хотя мои слова вряд ли что-то изменят, — тихо произношу я. — А мама? Что с ней случилось? — мои слова звучат мягко, я словно разговариваю с маленьким ребёнком, а не со взрослым мужчиной.

— Утонула. Я девятый класс оканчивал, готовился поступать в автомобильно-дорожный колледж. Хотел как можно быстрее работать где-нибудь устроиться, чтобы матери помогать и Олька чтоб ни в чем не нуждалась.

Даниил тянется за чашкой, смачивает губы в напитке, тянет вниз молнию спортивной кофты. Ему тяжело даются слова, но он продолжает:

— Мы два года еле концы с концами сводили. Мама утром сети проверяла, я на электричку шел, тут остановка километрах в четырех есть, билет дешевле, чем на автобус. Экономили, как могли. В город ехал, там рыбу продавал и обратно возвращался. Помню, первый раз поехал, совсем пацаном был. До этого в городе-то раз пять был, на море ездили с мамой и сестрой. Толком ничего не знаю, народа валом. Автобусы. Страшно, — усмехается он и все же переводит на меня взгляд.

Даниил смотрит на меня с грустью, но ласково. Я не могу удержаться. Тянусь к нему и мягко касаюсь губами его губ. Целую медленно и неторопливо. Обнимаю его за шею. Притягиваю к себе. Слышу его частое рваное дыхание. Как сердце колотит под моей ладонью, что опускается ниже по его груди, ощущаю. Хочу что-то сказать, но понимаю, что слова лишние. Мы и так понимаем друг друга. Достаточно касаний и взгляда.

— А дальше что? — тихо спрашиваю я, боясь разорвать нашу идиллию, и утыкаюсь носом в его шею. Вдыхаю аромат мужчины. Такой знакомый и ставший родным.

— Первый раз я справился. Все продал. Гордился собой ужасно. Как сейчас помню. А дома оказалось, что кто-то спер все деньги у меня из кармана. Историй разных много было за те два года, что в город мотался. Когда-нибудь, может, расскажу. Девчонок даже цеплял, — подмигивает мне и улыбается.

Я знаю, что ему нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями и продолжить рассказ, поэтому не тороплю. Наши стулья рядом, я обнимаю Даню и прижимаюсь к теплому боку. Мне хорошо — и, думаю, ему тоже.

— Как-то в начале лета гроза сильная была, мама к реке побежала, боялась, что сети унесет, — сдавленно произносит он. — Я помню, мы с Олей не садились без мамы ужинать, все ждали ее. Пирожки уже давно остыли, а ее все не было. Снаружи гром был, молнии, ветер деревья во дворе ломать начал. Но я успокаивал и себя, и сестру, что мама просто к соседке забежала грозу переждать. А утром, когда она так и не появилась, понял, что произошло что-то плохое. Маму… ее нашли через три дня, в километре отсюда, тело вынесло на берег. Хоронили в закрытом гробу.

— Это ужасно. — Я чувствую, как невидимая удавка сдавливает мое горло. Не могу вдохнуть, не могу сглотнуть собравшуюся во рту слюну. Глаза щиплет. Мне хочется плакать.

Я представляю Даню и малышку Олю, которые не дождались смою маму, и мне так жаль их. Оказывается, я ничего не знала о жизни Дани до этого момента. Абсолютно.

— Я не знаю, что говорить в такие моменты, — невесело усмехаюсь я.

— Не нужно ничего говорить, — качает он головой, а потом подносит мою руку к своим губам и ласково целует мои пальчики. — Это было давно, я уже пережил это и пошел дальше. А Оля, наверное, восприняла это все намного проще. Папу она почти не помнит, по маме она очень плакала первое время, но тогда она еще не осознавала в полной мере, что произошло и чем это грозит. Хорошо, что тетя и дядя оформили опеку и забрали нас. Бабушка была совсем слаба, с двумя детьми она бы не справилась.