Алексей мягко коснулся его руки.

— Как ваши дети — вы знаете?

— Нет, — из груди Самсонова вырвался тяжелый вздох, — после нашего с вами разговора я решил не вмешиваться в их жизнь — ничего хорошего это не даст. Решил, что мне не следует их видеть, с ними разговаривать — даже по телефону. Не следует о них думать, даже знать о них ничего не следует. Но сейчас мне вдруг стало тревожно — «Эхо Москвы» сообщило, что Ельцин едет в Москву, у «Белого дома» начал собираться народ. Наверняка будут беспорядки, а ведь молодые всегда первыми везде лезут.

— А знаете что, — неожиданно предложил Алексей, — давайте, я к ним зайду. Посмотрю, как живут, поговорю, если надо.

— Да ведь вы боитесь чужих мест, — рассмеявшись, возразил Самсонов, — помните, как в Париже ударились в панику, когда заблудились на Вандомской площади?

— Ничего, как-нибудь. Говорите адрес.

— И как же вы им представитесь?

— Как есть, так и представлюсь — что я друг их отца. Покойного отца, раз уж вы так решили.

— Вы не знаете ни моего настоящего имени, ни фамилии…

— А вы мне их скажете. Скажете ведь? — Алексей спокойно посмотрел Самсонову в глаза, и тот опустил голову.

— Скажу, — глухо произнес он. — Я мог бы предоставить в ваше распоряжение одну из наших машин в Москве, но у вас ведь нет прав, а мне не хочется, чтобы кто-то из водителей знал…

— И не надо, я на метро доберусь. Метро там далеко?

— Когда мы только переехали, было далеко, но в восемьдесят седьмом открыли новую ветку. «Теплый Стан» в двух шагах от нашего… от их дома.

— Доберусь, у людей спрошу, в крайнем случае. Но если вдруг что…

Их глаза встретились, Самсонов кивнул.

— Я позабочусь о вашей Тае, не тревожьтесь.

Самолет прибыл в Москву по расписанию. По дороге из Домодедова до метро «Парк Культуры» Алексей и остальные пассажиры экспресса слушали включенное на полную мощь радио, оторопело переглядывались, но комментировать услышанное не решались. В метро же люди вели себя раскованней, двое мужчин, стоявших вплотную к Алексею, весело обсуждали текущие события прямо у него под ухом, сквозь стук колес поезда до него отчетливо доносились обрывки фраз:

— Слушал «Эхо Москвы», сообщили, что Ельцин приехал в Белый дом, Руцкой и Хасбулатов тоже там. Говорят, народ собирается, к ночи ждут штурма.

— Не будет никакого штурма — Язов и Янаев не решатся устроить побоище в центре Москвы. К тому же говорят, что все танки без боеприпасов.

— Тогда зачем было их вообще вводить? Нет, какую-нибудь провокацию да устроят, и жертвы будут, это я уверен на сто процентов.

— Да уж точно — когда так накалено, без жертв не обойтись.

— С другой стороны, танки пригнали, а на Площади Революции в метро обращение Попова на стенках расклеили, и никто его не снимает — все ходят себе и читают.

— А главный-то наш где? Ни слуху, ни духу.

— Объявили же, что заболел у себя на Форосе.

— Неизвестно, его, может, уже и убрали, кто сейчас что знает?

Заслушавшись, Алексей чуть не проехал «Белорусскую» — выскочил в последний момент, когда двери уже закрывались. До дома Таи он дошел пешком, и самым странным ему показалось, что Москва жила своей привычной жизнью — троллейбусы и автобусы следовали по обычным маршрутам, толпы приезжих сновали по магазинам, а о политических переменах напоминали лишь выложенные на прилавки киосков газеты с крупными буквами ГКЧП на первой полосе.

Тая была дома — еще в мае, когда врач подтвердил ее беременность, Алексей велел ей уволиться со склада. Она красивым почерком переписала написанное им заявление «по собственному желанию» и на следующий день понесла Вадиму Сергеевичу.

С утра его не было. Тая положила заявление ему на стол, а потом, обвязав голову платком и надев халат, принялась за привычную работу. Заведующий появился только после обеда, а когда увидел заявление у себя на столе, был ошеломлен до глубины души и совершенно искренне расстроился. Позвав Таю, он сначала накричал на нее, обозвал неблагодарной идиоткой и велел отнести заявление на помойку, потом пригрозил, а под конец начал уговаривать.

Тая стояла, молча слушала и спокойно улыбалась — теперь, когда она душой и телом принадлежала Алексею, только его слово имело для нее значение. Увидев, что говорить с ней — только слова бросать на ветер, Вадим Сергеевич плюнул и, поставив на заявлении свою подпись, в сердцах рявкнул:

«Две недели отработаешь, как миленькая, иначе по статье уволю».

Однако Алексей, предвидя такую его реакцию, заранее отрепетировал с Таей ответ. И она, вскинув свое похорошевшее за последние месяцы личико, спокойно ответила:

«Меня уволить нельзя, я жду ребенка. А если не отпускаете сразу, то мне доктор на две недели больничный выпишет».

Побагровев, как кумач, Вадим Сергеевич махнул рукой и сказал почти жалобно:

«Раньше не могла предупредить? Где я сейчас уборщицу найду? Ладно, черт с тобой, только инвентарь прямо сейчас сдай, а то обходной лист не подпишу. Все до единого сюда неси, я по списку проверю — веники, скребки, рабочую одежду свою сдавай. Чтобы мне потом днем с огнем по всему складу не рыскать».

«Хорошо».

Тая кивнула и, послушно стащив с себя казенные халат и платок, аккуратно повесила их на спинку стула. Вадим Сергеевич глянул на нее и был потрясен — в простеньком легком платьице, привезенном Алексеем из Парижа, молодая женщина была чудо, как хороша. Но сильней всего потрясла его ее стрижка.

«Тайка, да ты… да ты прямо фотомодель! Что за мужик-то у тебя, где ты его подцепила? Он что, жениться на тебе хочет или как?».

«Сейчас я ведро и веник принесу, Вадим Сергеевич, — не ответив на его вопрос, сказала она, — а зимний инвентарь в подсобке. Тоже сюда нести?».

Он расслабленно махнул рукой.

«Да ладно, не надо ничего, иди домой!»

С тех пор Тая надолго из дома не отлучалась — ходила к врачу, в магазин и прогуляться. Как раз до прихода Алексея она мыла полы и, открыв дверь, кинулась ему на шею, как была — в переднике, с мокрыми руками. Горячие губы осыпали страстными поцелуями его лицо.

— Алешенька! Люблю, люблю!

— Таенька, птичка моя, как ты тут жила без меня, что делала? Ты извини — не успел предупредить, что приеду.

— Я тебя все равно ждала, пойдем.

Через десять минут Алексей уже сидел за кухонным столом, наслаждаясь ее стряпней, а Тая, быстро домыв полы, села напротив него в своей излюбленной позе — подперев рукой щеку — и смотрела сияющими глазами.

— Как ты себя чувствуешь, что говорит доктор? — озабоченно спрашивал он.

— Хорошо чувствую и ребеночек тоже.

— Что ты целый день делаешь?