— Форменное — что? — спросила Катя удивленно.

— Дивани — бешенство. На Востоке так называют эмоциональный взрыв, гнев, в который впадает человек по какой-то причине, — быстро пояснил Ворон. — Астраханов вообще мужик выдержанный, и с нервами у него нормально. А тут прямо кипел весь от злости. Представляете, — он обвел взглядом Кравченко и Мещерского и даже не взглянул на Катю. — Сказал: на него наехал кто-то по-крупному прямо в институте!

— То есть как это наехал? — прищурился Кравченко.

— В прямом смысле — мол, туши свет, сливай воду. А кто наехал — не говорит. Точнее... — Ворон хмыкнул. — Может, он мне говорить не захотел. Алехану-то, то есть Скуратову, ты, Вадя, наверное, слыхал про клиентов Сережи, доложил. Положение обязывает. Субординация. А ты ничего про это не слыхал?

Вопрос был адресован Мещерскому в лоб. Тот клюквенно покраснел. Снова что-то промямлил. Извинился — нужно, мол, выйти. Пиво — водопровод.

— Вадя, что это с Сережкой? — спросил удивленно Ворон.

— Да зуб у него болит, — лениво ответил Кравченко. — А к врачу не идет — страшится. А сам хуже керосина квасит.

— Все-таки он очень изменился. — Ворон покачал головой. — Совсем не тот, каким я его на курсе помню.

— Ты тоже другой, Миня. Мы все другие стали. Лучше или хуже.

За столом повисла пауза. Катя вдруг ощутила, как напрягся Кравченко. Ворон смотрел на пустые тарелки.

— Да, время летит. Люди меняются, — произнес он медленно. — Неизменна, гляжу, только ваша с Сережкой дружба. Крепкое чувство. Позавидовать можно. Сергей мне говорил — в баню вы какую-то классную ездите. Как римляне-легионеры в термы... Может, когда и меня с собой захватите, а?

Катя слушала ответ Кравченко: «Конечно, Миш, о чем разговор? Созвонимся». Смотрела на Ворона. Об этом человеке, хоть он и был их однокурсником, она не знала ровным счетом ничего.

Какие, однако, красивые у него очки... Супертонкие стекла. Правда, сам Ворон не производит впечатление человека близорукого. И без очков ему было бы даже лучше. Очки меняют мужчину, придают ему...

Катя не успела подумать, что же придают стильные очки от Валентино молодому мужчине. Потянулась за мельхиоровой сахарницей и — неловкий жест — зацепилась браслетом (простая цепочка «под платину») за угол стола. Крак...

— Ах ты боже мой! Ну надо же быть такой....

— Катька, ты в своем репертуаре. Как слон в посудной лавке. — Кравченко улыбался. Катя уныло созерцала сломанный браслет. Замок полетел. На столе валялся выпавший из замка крошечный винтик.

— Да господи, какие пустяки! Катя, не расстраивайтесь, сейчас попробуем починить. — Ворон дружески подмигнул ей, протянул руку. — Дайте-ка я взгляну.

Катя сняла браслет.

— Невелика ценность, Михаил, — вздохнула она. — Значит, судьба ему такая — сломаться.

— Ерунда. Просто винт выскочил. — Ворон полез в карман пиджака, побренчал ключами и вытащил складной перочинный нож — изящную дорогую золингеновскую игрушку. — Свет, правда, плохой здесь, но... Катя, положитесь на меня. Сейчас все будет как новое.

— Кулибин, — хмыкнул Кравченко. Он смотрел на нож в руках Ворона.

А тот одно за другим открывал лезвия, ища среди них отвертку. Нож был универсальный, на все случаи жизни. Тут вам и штопор, и острые стальные клиночки, и пилка для ногтей, и... небольшие складные маникюрные ножницы.

Ими-то, не найдя отвертку, Ворон в конце концов и начал завинчивать винт в его гнездо на замке браслета. Катя наблюдала, как ловко он это делает. Его сильные худые пальцы представлялись ей пальцами ювелира или часовщика.

— Ну, вот и все. Как новый, а вы переживали. Вашу руку, Катенька. — Ворон галантно надел ей браслет, щелкнув замком.

— Словно изящные наручники. Правда, Миша?

Катя вздрогнула. Обернулась. Мещерский вернулся. Стоял у нее за спиной. Он произнес эту фразу тихим, безжизненным голосом. Взгляд его был устремлен на стол. Перочинный нож все еще лежал перед Вороном. Из него торчали маникюрные ножницы.

Домой Мещерский приехал за полночь. Нет, в «Москве-Петушках» особо не задержались. Ворон начал прощаться и быстро отчалил, пообещав созвониться с Кравченко и «с тобой, Сережа, непременно».

Они завезли домой Катю, а затем Вадька предложил «смотаться в гараж проверить мотор». Мещерскому было все равно — лишь бы не домой. Катя проводила их тревожным, подозрительным взглядом. Ей очень хотелось прямо сейчас, не откладывая, обсудить личность Ворона, о котором она так мало знала. Но они «отправлялись в гараж» — то есть демонстративно игнорировали ее нетерпение и любопытство. Мещерский чувствовал: он отдаляется от Кати. Но он ничего не мог с собой поделать. Сейчас ничего.

А в гараже они с Кравченко просто выпили водки. Вадька называл это «в момент снять напряг». Но Мещерскому казалось, что друг его не столько пьет, сколько внимательно приглядывается, изучает его со стороны. Он все ждал от Кравченко вопроса: за каким чертом тебя при Мишке угораздило вот так прямо брякнуть про наручники?

Но Кравченко не задавал вопросов. С некоторых пор он взял за правило помалкивать и лишь внимательно слушать то, о чем говорили другие.

Уже дома на пути от лифта к двери Мещерскому почудилось, что в его квартире звонит телефон. Но, когда он вошел в прихожую, стояла гробовая тишина. Он подумал: вот уже мерещится. Как же я жду этого чертова звонка!

Он бухнулся спать и едва не проспал на работу. Утро выдалось солнечным и ясным. Но он и к этому уже привык и относился совершенно равнодушно — к этим ласковым летним дням, которых когда-то так нетерпеливо, жадно ждал студеной зимой.

В офис ему в десять часов позвонил Скуратов. Сообщил, что Второй Ближневосточный департамент МИДа запрашивает дополнительные документы касательно экспедиции. Мидовцев особо интересовал маршрут на отрезке пути Хамадан — Диз Аббад.

Голос у шефа «югоармейцев» звучал, как всегда, бодро и дружелюбно. Они говорили по телефону, а в это время как раз принесли почту. Мещерский смотрел на ворох газет, журналов, рекламных проспектов и каталогов у себя на столе. Виднелось несколько запечатанных конвертов. Туроператор Зиночка Горохова, совмещавшая также должность офисного секретаря, два дня назад взяла две недели отпуска — укатила со своим бойфрендом в Коктебель в молодежный лагерь. И почту теперь приходилось разбирать самому.

Скуратов, закончив давать разные дельные ЦУ, вдруг вежливо осведомился: «А как дела у Екатерины? Мы тут на днях виделись в музее института. Кажется, ее всерьез заинтересовала тамошняя коллекция».

Мещерский ответил, что «у Екатерины все хорошо. Отлично». Скуратов, чуть помедлив, сказал: «Ну, передавайте ей привет, Сергей. От меня и от нас всех. Она была настоящим украшением нашего маленького праздника».