– Он будет долго отсутствовать, сэр, – сказал лейтенант, словно прочитав мысли Роберта. – Все продумано. Прежде чем нам помешали, я задал вопрос: действительно ли Ястреб мертв? Я должен знать.

Викарий колебался. Теперь он точно знал, о чем спрашивает лейтенант Риджуэй, и знал, как ответить. Саймон вне игры. Во всяком случае, он, Роберт, так на это смотрит. Блестящая возможность остаться в стороне, отказаться от своего альтер-эго и жить, не опасаясь осечки, которая грозит виселицей, впервые стала реальной для Саймона, с тех пор как появился Ястреб.

– Ястреб умер на дороге в Сент-Энодер, лейтенант Риджуэй, – твердо сказал он.

– А как поживает Саймон? – не моргнув спросил лейтенант.

– Саймон жив и здоров, сэр, и в этот самый час, полагаю, находится в Ньюгейтской тюрьме, пытаясь освободить свою молодую жену, которая по неосторожности угодила в ловушку, расставленную виконтом для него самого. – То, что лейтенант знает о тайной жизни Саймона, удивило Роберта, и он заколебался. – Другие тоже знают? – спросил он.

– Нет, – покачал головой Риджуэй. – Я знаю, поскольку помог ему выбраться из трудного положения, когда Ястреб начал свои набеги. Остальным ничего не известно, но после того, что Саймон сделал для них, в королевском флоте не найдется моряка, который не бросился бы за него в огонь. Хозяйка принесла тушеную говядину и пиво, и, когда она удалилась, викарий рассказал изумленному лейтенанту всю историю, однако никак не связывая Ястреба с Саймоном. В этом не было никакой необходимости. Оба хорошо понимали друг друга.

– Итак, – закончил Роберт, – завтра эта история получит свое завершение.

– Вы действительно опытный стрелок, сэр? – спросил лейтенант. – Марнер, кажется, так не думает.

– Марнер видел мою святую сторону, – криво улыбнулся викарий. – Я тогда сделал предупредительный выстрел. На самом деле я стреляю лучше Саймона, он сам это подтвердит. Я не раз своей меткостью спасал ему жизнь за эти годы. В тот день я умышленно выстрелил мимо, чтобы сбить Маркера с толку.

– Хорошо, если этот негодяй сразит вас завтра, он не сможет этим похвастаться, в живых ему не бывать, – решительно заверил лейтенант. – Можете в этом не сомневаться.

Саймон выскочил из Ньюгейтской тюрьмы и выхватил поводья своей лошади у поджидавшего его Фелпса. Дело плохо. Впервые в жизни титул ему не помог. С таким же успехом Саймон мог быть самым последним нищим.

– Молчи! – предупредил он камердинера, садясь на фыркающего жеребца.

– Я слова не сказал, милорд, – защищался Фелпс. – Но с вашего позволения, осмелюсь сказать, что вы действуете неверно.

– Фелпс, я почти обезумел, – ответил Саймон. – Они ей не верят, ей отказано в адвокате. Согласно закону она должна сама себя защищать. Проклятие! Видит Бог, она добилась своей цели, но она умрет, если я не придумаю способа спасти ее.

– Она серьезно пострадала, милорд?

– Даже не знаю. Мне не позволили ее увидеть.

Саймон запустил обе руки в спутавшиеся за двухдневную скачку волосы, словно стремясь удержать разрывавшийся мозг.

– Куда мы едем теперь? – осторожно спросил камердинер.

– На Боу-стрит. Я хочу добраться до Мэтью Биггинза, который бросил ее в этот ад. – Саймон резко указал на тюрьму.

– Конечно не в таком виде, милорд?

– А что такое?

– Милорд, они запрут вас за бродяжничество. Вы не бриты. Ваши волосы… неопрятны. У вас такой вид, будто вы спали: не раздеваясь. Вы не думаете, что сначала вам нужно немного привести себя в порядок? Вы не ели, не спали… Прошу прощения, милорд, но вы похожи на дикаря.

– Я могу потерять ее, Фелпс, – простонал Саймон, ударив себя кулаком в грудь. – Я должен был отомстить за ее отца. Если бы я это сделал, Дженна бы в тюрьме не оказалась. Я должен был послать к черту этот проклятый бал и заняться, нашими разногласиями. Мне нужно было наступить на свою глупую гордость, поступиться самолюбием! Я люблю, ее, Фелпс!

– Я всем сердцем с вами, милорд, но вы рассуждаете нелогично. Это на вас не похоже, сэр. Вам нужно критически оценить ситуацию. Штурмуя глубокой ночью оплоты Боу-стрит, вы ничего не добьетесь. Насколько такая тактика помогла вам сейчас в тюрьме?

– Я… люблю ее!

– Я знаю, милорд.

– Мне нужно добраться до Марнера. Он ответит за Дженну… и остальное.

– Я знаю, милорд.

– Но только когда освобожу ее!

– Тогда поедем в лондонский дом, позвольте мне привести вас в порядок. Я приготовлю вам горячую ванну, расчешу волосы. Хвост вашего жеребца аккуратнее выглядит. А потом, после крепкого бренди и горячей еды, вы во всем разберетесь, милорд.

– Чтобы это уладить, понадобится несколько больше, чем ванна, бренди, и сытое брюхо, дружище, – с сожалением сказал Саймон. – Для этого нужно чудо.

В самых диких фантазиях Дженна не могла представить себе кошмара Ньюгейтской тюрьмы. Ей никогда в голову не приходило, что у нее не будет собственного пространства. Хотя до нее и доходили отвратительные слухи, она не была готова к общей камере, переполненной немытыми людьми. Безумных и нормальных, старых и молодых, мелких воровок и хладнокровных убийц, женщин всех слоев общества затолкали вместе как сельдей в бочку.

Она съежилась в тени, едва веря своим глазам. От зловонного воздуха, пропитанного запахами отбросов, пота, рвоты и человеческих экскрементов, к горлу подкатила тошнота. Рана на плече едва больше царапины, но она воспалилась, грозя инфекцией из-за отсутствия ухода. Ее не обрабатывали с тех пор, как констебль в Сент-Энодере перевязал ее.

Дженна не спала. Она боялась закрыть глаза. Какая-то безумная неотступно следовала за ней и, воркуя и напевая, ласкала ее волосы, словно зверька. Другая, очевидно, подкупившая охрану и разжившаяся ликером, не сводила с Дженны мутных глаз. Она была отвратительна, груба, в здравом уме и тем еще страшнее. Преступление ее было ужасным: будучи гувернанткой, она похитила и убила своего подопечного. Ее приговорили к виселице. Этой женщине казалось, что все ее беды от аристократии, и Дженна, будучи единственной аристократкой в этой разношерстной компании, стала главной ее целью.

Саймон не появился. Из всех ужасов, обрушившихся на Дженну, этот самый страшный. В сущности, она его и не ждала, но все-таки надеялась. Если бы он пришел – просто пришел, – она смогла бы выдержать суд, Тайберн, все, что угодно. Она совершила то, что совершила, ради своего отца, но, глядя на зловонную нищету, слушая отчаянные протесты и безумный смех обитателей камеры, Дженна пришла к выводу, что отец никогда не ждал бы от нее подобного поступка. Странно, теперь, когда слезы были вполне уместны, они не шли. И хотя внутри всё ныло от безнадежности и потери любимого, Дженна не могла пролить ни слезинки.