Я замираю. Проглатываю слюну.

(Спэк боль отчаяние.)

Смотрю в воду на свое отражение: волосы похожи на птичье гнездо, полголовы закрывает повязка — грязная, как старая овца.

Одна рука тянется за спину.

(Красная кровь страх страх страх.)

Я перестаю тянуться.

И возвращаю руку на место.

Встаю.

— Идем, Манчи, — говорю я, не глядя на черепаху и даже не вслушиваясь в ее Шум. Манчи принимается лаять, но я перехожу ручей, и мы идем дальше, дальше.

Выходит, я теперь и охотиться не могу.

К поселениям тоже не подойти.

Вопщем, если я не найду Виолу и Аарона как можно скорей, то помру с голоду — ну или сперва меня прикончит кашель.

— Отлично, — бормочу я себе под нос. Выхода нет: надо поторапливаться.

Слишком медленно идешь, Тодд. Шевели ногами, слабак!

Утро быстро сменяется полднем, а потом наступает разгар дня. Таблеток я больше не принимаю, мы идем и идем — без еды, без привалов, только вперед, вперед, вперед. Последнее время мы шагаем под гору — хоть на этом спасибо. След Аарона сдвигается ближе к дороге, но мне так плохо, что я не смотрю в ту сторону, даже когда слышу чей-нибудь далекий Шум.

Это ведь не его Шум, да и Виолиной тишины нигде не заметно — такшто какая разница?

День снова переходит в ранний вечер, и на склоне очередного пологого холма я спотыкаюсь.

Ноги меня подводят, я не успеваю выставить перед собой руки и качусь вниз по склону, через кусты, все быстрей и быстрей. Пытаюсь за что-нибудь ухватиться, но мне не хватает скорости и сноровки, такшто я просто лечу, лечу, лечу вниз, по листьям и траве, а на каком-то пригорке вдруг взлетаю в воздух и приземляюсь вверх тормашками, но не останавливаюсь, а кубарем качусь дальше, вопя от боли. Наконец я с глухим стуком влетаю в густые заросли ежевики у подножия холма.

— Тодд! Тодд! Тодд! — тявкает Манчи, скача за мной.

Я не могу ответить, я вынужден снова терпеть адскую боль и усталость, и слизь в легких, и голод в животе, и царапины от ежевики… Будь у меня силы, я бы разревелся.

— Тодд? Тодд? — лает Манчи, бегая кругами и пытаясь найти лазейку в кустах.

— Дай мне минуту. — Я немного приподнимаюсь на руках и тут же падаю ничком.

Вставай, думаю я. Вставай, мерзкий слабак, ВСТАВАЙ!!!

— Голодный, Тодд, — говорит Манчи, имея в виду меня. — Кушать, кушать, Тодд.

Я опять поднимаюсь на руках, кашляя и сплевывая слизь. Наконец мне удается встать на колени.

— Кушать, Тодд.

— Да… Дай мне минутку, — шепчу я в опавшие листья, — всего одну минутку…

И меня снова проглатывает чернота.

Не знаю, сколько я валяюсь без сознания. Будит меня лай Манчи.

— Люди! — тявкает он. — Люди! Тодд, Тодд, Тодд! Люди!

Я открываю глаза:

— Что за люди?

— Сюда! — лает он. — Люди! Еда, Тодд! Еда!

Я часто и мелко дышу, без конца кашляя, мои руки и ноги весят триста миллионов фунтов, но все же я умудряюсь как-то выбраться из кустов. Поднимаю голову и осматриваюсь.

Я лежу в канаве возле дороги.

Впереди тянется и уже скрывается за поворотом вереница телег.

— На помощь… — силюсь крикнуть я, но получается почти беззвучный стон.

Вставай.

— На помощь, — снова говорю я самому себе.

Вставай.

Все кончено. Я больше не могу стоять. Я не могу идти. Все кончено.

Вставай.

Да нет же, все кончено.

Последняя телега скрывается за поворотом. Все кончено.

… сдавайся.

Я роняю голову на обочину, в щеки впивается гравий. Все мое тело сотрясает озноб, я перекатываюсь на бок и сворачиваюсь в клубок. Закрываю глаза. Все пропало, пропало скорей бы уже меня съела чернота ну пожалста пожалста пожалста…

Ты штоли, Бен?

Я открываю глаза.

Это Уилф.

— Ты чего, Бен? — спрашивает он, хватая меня под одну руку, чтобы я мог подняться.

Даже с его помощью я не могу устоять на ногах, голова болтается, и тогда Уилф хватает меня под вторую руку. Это тоже не помогает, такшто он попросту взваливает меня на себя. Я вишу у него на плече и глазею на его пятки, пока он несет меня к телеге.

— Кто это, Уилф? — спрашивает женский голос.

— Беном звать. Видок у него неважный.

А потом Уилф усаживает меня в телегу. Она битком набита свертками, обитыми кожей сундуками, мебелью и большими корзинами, — скарб вот-вот вывалится на дорогу.

— Слишком поздно, — говорю я. — Все кончено.

Женщина спрыгивает со своего места и подходит ко мне. Она крепко сбита, непослушные волосы торчат в разные стороны, а в уголках глаз и губ у нее глубокие морщины. Зато голос шустрый и проворный, как мышка.

— Что это кончено, пострел?

— Ее забрали. — Мои губы сами собой кривятся, к горлу подступают слезы. — Я ее потерял.

Прохладная рука трогает мой лоб — это так приятно, что я к ней прижимаюсь. Женщина отнимает руку и говорит Уилфу:

— Лихорадка.

— Ага.

— Примочку б ему сделать. — Женщина зачем-то уходит к канаве. Ничего не понимаю.

— Где ж твоя Хильди, Бен? — спрашивает Уилф, пытаясь заглянуть в мои глаза. Сквозь слезы я его почти не вижу.

— Ее не Хильди зовут, — отвечаю я.

— Да знаю! — отмахивается Уилф. — Но для меня будет Хильди.

— Пропала, — говорю я и снова роняю голову. Из глаз льются слезы.

Уилф кладет руку на мое плечо и сжимает его.

— Тодд? — доносится с обочины голос Манчи, неуверенный и робкий.

— Меня тоже не Беном зовут, — говорю я Уилфу, не поднимая головы.

— Знаю, — повторяет он. — Но для нас ты Бен.

Я поднимаю на него взгляд. Лицо и Шум у него пустые, как раньше, и вот мне урок на всю жизнь: мысли человека еще ничего не говорят о самом человеке.

Уилф молча встает и возвращается на свое место. Ко мне подходит женщина: в руках у нее жутко вонючая тряпка, от которой несет кореньями, землей и какими-то мерзкими травами, но я так выбился из сил, что позволяю привязать тряпку к голове, прямо поверх чудо-пластыря.

— Это снимет жар, — говорит женщина, садясь рядом со мной. Уилф подстегивает быков, и те трогаются с места. Глаза у женщины широко открыты и пытливо заглядывают в мои, надеясь разузнать что-нибудь интересное. — Ты тоже бежишь от армии?