Гарет видел, как мальчишки в Харроу издевались над теми, кто не принадлежал к знатным семьям. Как они изгоняли из своих рядов неуклюжих и тихих. Он вполне представлял, что имела в виду Дженни.

– Я была исключительно хорошей до тех пор, пока мне не исполнилось девять. Одна девочка толкнула меня, я разбила коленку и испачкала платье. Ничего необычного, понимаешь. И пока я мысленно говорила себе, что все будет хорошо, как только моя мама за мной вернется, я поняла, что прошли годы. Она не придет за мной. Никто не придет, не важно, какой бы хорошей я ни была. Миссис Девенпорт солгала мне, я буду всегда одна.

Гарет проглотил комок в горле.

– И что ты сделала?

Ее плечи приподнялись, что, как решил Гарет, должно было означать безразличное пожатие.

– Я перестала быть хорошей. И вот я здесь.

Она обернулась и улыбнулась ему, словно говоря, что все это не имеет значения.

– Но все эти разговоры обо мне довольно скучны. А как ты? Тебе было двадцать один год, когда ты обнаружил, что все лгут?

Гарет замолчал, явно не желая продолжать разговор. Частично потому, что он скорее хотел больше узнать о ней, чем рассказывать о себе. Но помимо этого эгоистичного желания, он просто не мог плакаться ей о своих мелких неприятностях. Только не сейчас, после ее горькой и откровенной исповеди.

– Все как обычно, – наконец произнес он. – Разочарования любви.

– Женщина? – Должно быть, ему удалось как-то высказать согласие с ее утверждением, поскольку она взяла его холодную руку в свою. – И, могу предположить, другой мужчина.

– Не просто другой мужчина, – поправил ее Гарет. – Этим мужчиной был мой дед.

Ее дыхание перешло в свист.

– Господи Всемогущий. Как же это… Я имею в виду зачем?

– Это было пари. Я собирался попросить ее выйти за меня замуж. Мой дед – он занимался моим воспитанием после смерти отца – решил, что она недостаточно хороша, чтобы стать будущей маркизой Блейкли. Я сказал, что это не так. Он поспорил со мной, что докажет обратное.

– Что ты имеешь в виду, «поспорил, что она недостаточно хороша»? Звучит ужасно.

Не более, чем разлучить мать Гарета с сыном только потому, что она снова вышла замуж. Гарет махнул рукой.

– Это было частью его уроков. О том, как управлять поместьем. О возложенных на пэра Англии ответственности и обязательствах. Положение обязывает. Он сказал, что у меня плебейские инстинкты, и он должен отучить меня от них.

– Поэтому он… он…

– Поэтому он переспал с женщиной, на которой я собирался жениться, да.

– И он назвал это уроком? Звучит как пытка. Да как он вообще смог рассказать тебе, что сделал?

– В этом не было необходимости. Он позаботился о том, чтобы я сам их услышал. Видишь ли, она довольно громко произносила его имя.

Долгая тишина.

– В то время, – наконец решилась предположить она, – его звали лордом Блейкли, да?

Господи, благодарю тебя за умных женщин, которые понимают значение этой краткой речи, не заставляя меня раскрывать более, чем уже сделал. Гарет нежно коснулся изгиба ее позвоночника.

– И с тех пор как ты унаследовал… – начала она.

– Прошли годы. И все равно. С тех пор как я сам стал лордом Блейкли, я не в силах слышать это имя из уст женщины. Только не в такую минуту.

В двадцать один год перед ним открывалось столько же перспектив в жизни, как у муравья горизонтов. Однако он и в самом деле чувствовал себя муравьем – столь тривиальны и ничтожны были его заботы. Песчинкой по сравнению с пиком горного хребта.

У нее не было ничего. По всем правилам, Дженни должна была бы последовать по пути, ожидавшему падшую женщину в их мире. Отчаяние. Продажная любовь. Все должно было бы завершиться ее драматической смертью на какой-нибудь заснеженной парковой аллее. Так видели судьбу отчаявшихся женщин авторы этих популярных готических романов. Но Дженни не сделала романа из своей жизни.

Нет, и сейчас именно ее рука лежит на его груди, ее голова уткнулась в его плечо. Она предложила ему утешение, и он, эгоистичное создание, впитал теплоту ее сердца, насладившись ею точно так же, как недавно наслаждался ее телом.

Много лет назад он променял неопределенный комфорт общения на гарантию превосходства. Это был прощальный дар его деда или проклятие? Если это все, что мучило его это время, есть ли оправдание годам добровольного одиночества?

Гарет тряхнул головой, отгоняя черные мысли в сторону.

Ночная пелена опустилась, и он уже не в состоянии был различать ее очертания в темноте. Он прижал ее к себе поближе. Она казалась слабой и, несомненно, вымотавшейся. Она почти не спала прошлой ночью. Равно как, по той же причине, и он.

Когда погас последний луч света, он крепко сжал ее в своих объятиях.

Когда Дженни проснулась следующим утром, постель рядом с нею была пуста и холодна. Должно быть, Гарет покинул ее ночью. Она открыла глаза. Приглушенные лучи солнца едва касались белизны стен. Снаружи доносились звуки утреннего Лондона. Прогромыхала повозка, постепенно просыпался расположенный неподалеку рынок. Громкий крик молочницы нарушил тишину. «Свежевзбитое масло, свежее масло!»

Дженни села и убито посмотрела вокруг. Вся его одежда, которая висела ночью на стуле, исчезла. После разговора, случившегося между ними прошлым вечером, она почти поверила, что значит для него чуть больше, чем просто партнерша для секса. Она решила, что связь между ними глубже.

Тайны, которые они поверяли друг другу прошлой ночью, глубоко затронули ее чувства. Очевидно, его это совсем не коснулось. Глупо было со стороны Дженни строить иллюзии относительно лорда Блейкли. Ее судьба его не заботила. Для него она – лишь временное явление. Физическое удовольствие. И не важно, как бы тесно он ее ни прижимал к себе, однажды он ее бросит. И когда это случится, она не позволит, чтобы жизнь ее стала такой же пустой, как эта комната.

Дженни свесила ноги с кровати и встала. Она проспала всю ночь, закутанная лишь в его объятия. Дженни потянулась за одеждой, бесформенной кучей валявшейся на полу. Сперва панталоны, потом нижняя рубашка. Корсет для женщины, обслуживающей себя самой, служит скорее опорой, чем подчеркивает фигуру.

Одевшись, она осознала одно – ее желание быть любимой совсем не уменьшилось за те двенадцать лет, что минули с тех пор, как с ней случился тот первый разрушительный роман.

Ее чувства к Гарету пересекли опасную черту. Она безрассудно приняла все, что он ей поведал, как признак того, что она ему, возможно, дорога. Однако, за исключением нескольких слов, сказанных в пылу страсти, он относился к Дженни так, будто она была его содержанка. А именно ей Дженни поклялась себе никогда больше не становиться. Нет, никогда.