– Да просто думаю, как тебя лучше умертвить… Чтобы с дороги убрать. Пожалуй, подложу в твою машину бомбу. Ты посиди пока, ладно? Я не задержусь. У меня в багажнике лежит парочка.

– Все ерничаешь. В этом ты весь… Признайся, ты над нами насмехался про себя. Даже над Борькой, который в конечном итоге оказался умнее тебя и удачливее.

– Если я буду это отрицать, ты все равно не поверишь. Думай, как хочешь.

– А ты разубеди меня! – воскликнул Валера. Его лицо, обычно бесстрастное, задрожало. Если б Амон был не уверен в том, что Мишина нельзя довести до слез, он бы подумал, что тот вот-вот расплачется.

– Вы – самое большое мое достояние. Именно мое, понимаешь? Отец дал мне многое, включая имя. А еще хорошие гены, возможность учиться, пластину, наконец. Ту самую, древнюю, с изображением бога Солнца с головой гуся. Она теперь у меня. А вас я приобрел без чьей-либо помощи. И всегда считал это своим достижением…

Амон прервался. Хотелось плакать. Но надо было как-то сдержаться.

– Прости, – услышал он. – И не продолжай, а то мы с тобой сейчас, как две бабы, начнем слезы лить…

Боровик кивнул.

– Тебе Наташа правда нравится? – спросил Валера после затяжной паузы. Обоим потребовалось время, чтобы прийти в себя.

– Очень.

– Мне тоже. Но я не влюблен. А ты?

– Мне кажется, да. Но дело не в этом. Я представляю ее своей женой.

– А до нее кто-то в твоем воображении заходил с тобой под руку в загс?

– Даже в молодости такого не случалось.

Валера сжал руку в кулак и легонько стукнул им по лбу. Он делал так всегда, когда думал над каким-то решением.

– Я не уступлю ее без боя, – сказал потом он. – Но дам тебе фору две недели.

Амон рассмеялся и обнял его за плечи.

– А ты добрый!

– Что есть, то есть. – Он сбросил руку Боровика со своего плеча. – Но учти, по истечении двух недель моя жалость иссякнет.

– Ты меня жалеешь?

– Конечно. Тебе женщину найти труднее, чем мне. Я работаю с тем, что имею. То есть беру глину, но подходящую, не абы какую, и леплю, что хочу. А ты рисуешь в воображении статую и ищешь ее по всему свету. Вместо того, чтобы изваять самому. Да что там, ты даже руки не приделаешь Венере Милосской. Тебе с руками подавай. Безупречную то есть.

– Валер, у меня в соседках… такая статуя! Шедевр просто. Но не вдохновляет, хотя цепляет немного!

– А, Наташа, значит, вдохновляет?

Амон кивнул. И без перехода выпалил:

– Я с Сашкой помирился.

– Со Слепневым? Как так?

– Благодаря «статуе», кстати.

– Кому?

– Да соседке! Она меня на мысль одну натолкнула… Надо ее обсудить, кстати. С тобой, Борей… Со всеми, в общем.

Тут у Валеры зазвонил телефон. Он достал его из кармана джинсовой куртки. Она была добротной, фирменной, но изрядно поношенной и немного стариковской. Унылая классика! Амон такую не купил бы. Но у Валеры свои резоны. Он приобретал вещи на все времена, обязательно качественные, так как они дольше носятся, и желательно немаркие. Амон не помнил, чтобы в гардеробе Валеры были светлые вещи. Даже в далеком пионерском детстве он не носил белых рубах, только голубые.

– Дочка, – сообщил он Амону и начал разговор.

Пока велась беседа, Боровик думал о том, что это довольно странно – из их пятерки дети есть только у Валеры. И ладно, что нет их у Саши. Но у остальных почему? Что с ними не так?

– Ты слышал про маньяка? – спросил Валера, отключившись.

– Какого из?..

– Сейчас какой-то новый объявился. Журналюги душителем его прозвали. Насилует женщин любого возраста, то есть совсем девочек и старушек. Не убивает, но придушивает. Аккуратно очень, чтоб не умертвить.

– Дает им шанс выжить? Такой совестливый маньяк?

– Возможно. Еще на одну напал вчера. По телеку сказали. О чем дочка мне сообщила. Но с последней ничего сделать он не успел. В смысле полового насилия…

– Стой! Так это в нашем дворе произошло.

– Серьезно?

– Да! Напали на подругу «статуи», тьфу черт, Лады. Так соседку зовут, которая…

– Не вдохновляет, но цепляет, я понял. И что?

– Так вот, на ее подругу напали, когда та из гостей уходила. Придушили и пытались изнасиловать.

– А сколько ей?

– Да сорока еще нет. Тридцать пять, что-то так, а сколько вообще на счету этого Душителя жертв?

– Шесть! Самой младшей тринадцать. – Валерино лицо стало похоже на маску. – Как можно ребенка?.. Сука! Удушил бы собственноручно.

– Чего это тебя так разобрало?

– Вот станешь отцом – узнаешь! Ладно, давай прощаться! – Он хлопнул Амона по плечу. – Поеду к дочке. Неспокойно мне. Останусь там. Понимаю, что не уберегу, но… – И, махнув в сердцах рукой, выбрался из машины.

Проводив друга взглядом, Амон завел мотор. Ему почему-то тоже стало неспокойно.

От шума звенело в ушах. Ольга Алексеевна, зажав их, вошла в комнату.

– Что ты творишь? – спросила она у сына, который крушил стенку: брал все предметы, стоящие на полках, перетряхивал и швырял на пол. – Прекрати!

– Где секретик?

– Какой?

– Ты знаешь!

С полки полетел чернильный набор из бронзы. Его Оле подарили ученики. Естественно, им она никогда не пользовалась, он просто для красоты стоял.

– Немедленно перестань, Саша.

– Нет! – И на пол полетела хохломская тарелка. – Ты взяла секрет. Хотя обещала его хранить!

– Я скажу, где он, когда ты отойдешь от стенки.

– Ты врешь. Как обычно… Почему ты меня всегда обманываешь, мама?

– Я обещаю сказать тебе правду.

– Нет, поклянись.

– Хорошо. Клянусь.

Он резко повернулся. В руках у него была статуэтка из хрусталя. Балерина со вскинутыми над головой руками и согнутой в колене ножкой. Единственная вещь, подаренная не учениками. Ларион купил ее с первой зарплаты. Порадовал жену, обожающую балет и хрусталь.

– Душой отца, – выпалил Саша, занеся статуэтку над полом. Причем прицелился к тому месту, где нет ковра.

Ольга не выдержала! Терпение, с которым она четыре десятка лет относилась к сыну, иссякло. И когда это произошло, она почувствовала такой гнев, что ее обожгло изнутри.

– Бей! – прорычала она яростно. – Давай, бей! Круши все! И оставайся на руинах. Живи, как хочешь. А я уйду. Все!

Саша оторопел. Никогда с ним так не говорили.