— Затихли, — Урсула, сперва потянувшись за рыбиной на палочке, но на половине пути замерев и прислушалась. — Не, вроде живой. Бормочут чё-та. Да чё ему будет? Разве что затрахает до смерти.

Мечница всё же подобрала палочку с жирным многопёром, откусила от рыбины и мерно зашевелила челюстями, прожёвывая поздний ужин, а когда лёгкий ветер сдувал в её сторону едкий дым, морщилась и отклонялась назад. От костра осталась большая куча жарких углей, над которыми висели и роняли шипящие капли другие рыбины. Там же сохли сполоснутые панталоны-брэ и чулки, из крапивы у наёмниц и льна у волшебницы. А вот вещи халумари были из чего-то непонятного. Никогда такую ткань не видели.

Волшебница поглядывала в сторону, где уединилась парочка, но мысли были не них. Вернее, теперь и о них, но не только. Инфант, которого она видела, будучи ещё маленькой девочкой, когда мадрэ приводила к этим водам показать красное озеро, оказался совсем не таким, как в детских мечтах. Тогда ещё юная и наивная волшебница видела совершенное существо, издали одарившее её лучезарной улыбкой, а сейчас он явил себя как самодовольный божок, аж противно. А мать, павшая тогда к кромке красной воды в прошении благ для своей дочери, через год умерла, забрав все блага собой. С двоюродной тёткой Кассией сразу случилась нелюбовь. То нельзя, это нельзя. «А вот твоя, мать, в отличие от тебя…». Только и слышно. Всегда чинила препоны. Всегда обходила по быстрой улице. И била розгами по пальцам, когда учила магии, грамоте и этикету. По пальцам, по спине, по заднице. Сука старая. Даже замужиться собралась, старая гиена прилетела, влепила пощёчину, а юношу так застращала, что он пропал без следа.

А потом тётка бросила её одну. Мол, взрослая, выплывешь. И даже в путь проводила с ехидной улыбкой. А каково это семнадцатилетней волшебнице с не самым большим даром пробиться в люди? Только стиснув зубы и ступая по терновнику. И непрестанно работая.

— Эта… госпожа, а у вас мужчина есть? — с лёгкой заминкой спросила Урсула и потянулась к своему имуществу. Оттуда тоже достал гребень. Не из резной кости, как у собеседницы, а из обычного ясеня.

Лукреция, у которой от горьких воспоминаний проступили скупые слёзы, опустила взгляд на угли. Руки же сами собой продолжали расчёсывать волосы. Она привыкла ухаживать за собой сама. Она вообще всё привыкла делать сама. Служанка разве что помогала одеться для выхода в свет. А что до мужчины?

— Мужа нет, — медленно ответила магесса. Я хочу несколько позже, как за титул взнос сделаю, подобрать партию, чтоб был лет на пять моложе, грамотный, манерам и домашнему хозяйству обучен. А так имею содержанта, мне пока хватает. Он и беседой развлечёт, и на лютне сыграет, и в постели способен.

— А эта… а любовь?

— А ты сама-то любишь своего? — ухмыльнулась Лукреция, подняв глаза в усыпанное бесчисленными яркими звёздами небо. Почти сразу нашла яркую точку Свечи в созвездии Стражницы. Охристо-оранжевая Свеча ярчайшая среди прочих. Ярче любой другой в дюжину раз. Потом глаза нашли Северной Стрелы. Три яркие мерцающие звёздочки складывались в похожий на наконечник треугольник.

— Ну, я хоть и буцкаю иногда, потаскуна этого, но всё одно свой, — пожала плечами Урсула и снова зашипела да поморщилась. — Как придёт, обниматься полезет, думаешь придушить, а потом в охапку и тискать.

Что-то зашуршало, но не со стороны камышей, а с противоположной. Мечница сразу схватила кошкодёр, а волшебница стиснула пальцы на пряжке, которой был подхвачен плащ. Камушек на ней волшебный, помогал сосредотачиваться.

Глаза Лукреции забегали по тёмной траве, которая медленными вонами колыхалась на ночном ветру. Спина похолодела, сердце сильно-сильно забилось, а рассудок лихорадочно пытался придумывать, что делать. Взорвать порох на поясе у стрелков? Пережечь тетиву у лучников и арбалетчиков? А она успеет? А стрелу сможет отклонить? А пулю? Сможет ли ещё раз голову разворошить разбойнице? Это долго. Это отнимает много сил. Пока над одной колдовать будет, другие могут убить. Сумеет ли?

Лукреция почувствовала, как дрожат её пальцы. Сами собой, словно не имеют собственной воли. А ещё предательски вспотели ладони. Волшебница сильнее стиснула пряжку, сжала другую руку в кулак и медленно встала вслед за Урсулой.

— Тьфу ты, это лиса, в бездну её по кусочкам, — ругнулась наёмница. — А ну, пошла прочь отсюда!

Когда вынырнувшая из травы острая мордочка снова исчезла, Лукреция закрыла глаза и села на место. Ей хотелось разрыдаться. Вот пусть все видя её слёзы. Плевать. Она устала. Она никогда не пряталась от погонь. Никогда не убивала разбойниц.

Она хотела прежнюю жизнь, спокойную, размеренную. Утром каша на завтрак, умывание и прихорашивание перед встречей покупателей, бумаги, зачаруньки, улыбки посетителям, колдовство. На обед отварное мясо в пряных травах и свежий хлеб. Опять посетители и заказы. Вечером чарочка некрепкого южного вина с куриными крылышками и омлет, а за ними прогулка с содержантом по гильдейской набережной, которая до поздней ночи освещалась масляными лампами, А если нет настроения к прогулке — просто сон с музыкальной шкатулкой.

Но нет, плакать нельзя. Она сильная женщина. Она должна всё вытерпеть. Это пусть мужчинки плачут.

Волшебница, сдерживая слёзы, вытянула руку в сторону костра, и из того выскочил уголёк размером со сливу, замерев в паре дюймов от раскрытой ладони. А когда магесса начала водить пальцами, уголёк стал скакать, словно мячик у уличной жонглёрши, то вправо, то влево.

— Ой, ой, идут, — с каким-то добрым ехидством произнесла Урсула и снова потянулась ладонью к спине. — И вправду заживает. Уже почти не больно.

Из темноты и вправду вышли храмовница и халумари. У Катарины блестели по-кошачьи зелёным глаза. Она на ходу, но как-то неспешно подвязывала серым пояском надетую наспех рубаху-камизу, будто знак смирения мог скрыть то, что было только что. А Юрий, одетый чуть больше, чем его спутница, то есть в штаны и рубаху, и даже в темноте пылал щеками и часто дышал.

Храмовница подхватила палочку с сомиком и села на свою сумку. Она глубоко вздохнула, и глупо улыбаясь вытянула ноги. Рыбину кусала медленно, словно в спросонья. А вот халумари, наоборот, быстро умял свою и подхватил притороченный удлинённый более против обычного кинжат-дагу, который был супругом рапиры, и вместе они составляли единую пару, единый фехтовальный набор. От своей смертоносной жены он отличался только длинной и усиленным основанием клинка для парирования вражеских атак. Лукреция была несколько раз свидетельницей поединков вспыльчивых дворянок. Но вот зачем клинок мужчине?

Все с любопытством обратили взоры на халумари, а тот шевелил губами, словно разговаривал с кем-то, и пытался сделать сперва укол, а потом выпад.

— Не так, — ласково произнесла Катарина. Она отложила ужин, поднялась, подхватила с земли длинную веточку, встала в позицию и показала быстрые, почти неуловимые движения. Будь она в бою, а противница — обычная разбойница, та уже была бы проколота несколько раз, причём раньше, чем упала бы на землю.