— Кончай пудрить мне мозги, Марнем. Здесь и так ад кромешный. Что было в ящиках?

— А что происходит? Откуда весь этот грохот?

Гласс старался перекричать шум.

— Господи боже! Разве тебе не сообщили? Они нас обнаружили. Ворвались в камеру. Наши еле унесли ноги. Никто не успел закрыть стальные двери. Теперь они заняли весь туннель, до самой границы между секторами. На всякий случай мы все вывозим со склада. Через час мне надо быть у Харви, отчитываться за понесенный ущерб. Я должен знать, что было в ящиках, Леонард!

Но Леонард не мог говорить. У него перехватило дыхание от восторга и благодарности. Как все просто и быстро. А теперь все покроет великое русское безмолвие. Он может одеться, пойти к Марии и сказать ей, что им больше ничто не грозит.

Гласс громко звал его по имени.

— Извини, Боб, — сказал Леонард, — Меня потрясли твои новости.

— Ящики, Леонард. Ящики!

— Ладно. Там был труп человека, который я разрубил на куски.

— Тьфу, черт. Мне сейчас не до шуток!

Леонард пытался говорить так, чтобы в его голосе не слышалось радости.

— Тебе не о чем беспокоиться, Боб. Там было декодирующее оборудование, которое я делал сам. Но я не закончил сборку, и теперь выяснилось, что эти схемы устарели.

— Почему тогда утром заварилась такая каша?

— Все, что относится к декодированию, проходит по четвертой степени, — сказал Леонард, — Но послушай, Боб, когда это случилось?

Гласс говорил с кем-то другим. Он отвлекся.

— Что-что?

— Когда захватили туннель?

— В двенадцать пятьдесят восемь, — без запинки ответил Гласс.

— Нет, Боб. Этого не может быть.

— Слушай, если тебя интересуют подробности, включи Deutschlandsender[44]. Там только об этом и говорят.

У Леонарда похолодело в животе.

— Они не могут обнародовать это.

— Так мы считали. Что они потеряют лицо. Но комендант советского гарнизона в Берлине сейчас в отъезде. Его заместитель, малый по фамилии Коцюба, должно быть, псих. Для него главное — пропаганда. Они будут выглядеть полными идиотами, но это их не смущает.

Леонард думал о своей недавней шутке.

— Не может быть, — повторил он.

Кто-то снова отвлекал Гласса от разговора. Он заторопился.

— Завтра у них пресс-конференция. В субботу они поведут корреспондентов в туннель на экскурсию. Хотят открыть его для свободного посещения. Туристская достопримечательность, памятник коварству американцев. Леонард, они выжмут из этого все, что смогут.

Он дал отбой, и Леонард поспешил в туалет.

Джон Макнами назначил Леонарду встречу в «Кемпински» и выбрал столик снаружи. Не было еще и десяти утра, и все прочие посетители сидели внутри. День снова обещал быть солнечным и холодным. Всякий раз, как солнце пряталось за огромным белым кучевым облаком, воздух становился ледяным.

В последнее время Леонард плохо переносил холод. Его непрерывно знобило. Наутро после звонка Гласса он заметил, что у него дрожат руки. Это была не просто мелкая дрожь — его трясло, как паралитика, и на застегивание рубашки ушло несколько минут. Он решил, что это запоздалый мышечный спазм, вызванный перетаскиванием ящиков. Придя в закусочную на Райхсканцлерплац, чтобы поесть в первый раз за два с лишним дня, он уронил сардельку на тротуар. Чья-то собака тут же съела ее вместе с горчицей.

В «Кемпински» он занял место на солнце, но сидел не снимая пальто и сжимал зубы, чтобы они не стучали. Он боялся, что не сможет удержать чашку с кофе, и взял пива, которое тоже было ледяным. Макнами, похоже, прекрасно себя чувствовал в твидовом пиджаке, надетом поверх тонкой рубашки. Когда ему принесли кофе, он набил трубку и закурил. Ветер дул в сторону Леонарда, и от запаха дыма и связанных с ним ассоциаций его замутило. Он вышел в уборную, чтобы потом незаметно пересесть. Вернувшись, он выполнил свое намерение, но теперь оказался в тени. Запахнув поплотнее пальто, он подсунул под себя руки. Макнами передвинул к нему нетронутое пиво. Стеклянная кружка запотела, две капельки пробирались по ней ломаным параллельным курсом.

— Ну, — сказал Макнами, — давайте поговорим.

Леонард чувствовал, как его руки дрожат под ягодицами. Он сказал:

— Поскольку мне не удалось ничего разузнать у американцев, я стал проверять кое-какие собственные идеи. Начал собирать схему в свободное время. Я действительно надеялся, что смогу отделить от кодированного сообщения эхо ясного текста. Ради безопасности я работал дома. Но у меня ничего не вышло. Да и сами идеи оказались устарелыми. Тогда я повез все на склад, чтобы демонтировать у себя в комнате, где я держал запасные детали. Мне и в голову не пришло, что меня станут так тщательно обыскивать. Но у ворот дежурили два новичка. Это бы неважно, но со мной был Гласс. Я не хотел, чтобы он увидел мои заготовки. Мне трудно было бы объяснить, какое отношение они имеют к моим прямым обязанностям. Извините, если пробудил у вас неоправданные надежды.

Макнами постучал черенком трубки по своим корявым желтым зубам.

— Часок-другой я таки поволновался. Решил, что вы каким-то образом раздобыли нельсоновский прибор. Ну да ладно. Я думаю, на Доллис-хилл не сегодня-завтра дойдут до всего своим умом.

Теперь, когда ему поверили, Леонарду хотелось уйти. Он должен был согреться, а также просмотреть сегодняшние газеты.

Но Макнами настроился порассуждать. Он заказал еще одну чашку кофе и липкий яблочный пирожок.

— Я предпочитаю думать о плюсах. Мы знали, что это не может длиться вечно, а ведь эксплуатация продолжалась почти год. На обработку накопленного материала в Лондоне и Вашингтоне уйдет несколько лет.

Леонард потянулся за пивом, но передумал и убрал руку.

— С точки зрения международного сотрудничества и всего такого прочего хорошо уже то, что мы успешно работали с американцами над серьезным проектом. После Бёрджесса и Маклина они не слишком нам доверяли. Теперь все изменилось к лучшему.

Наконец Леонард улучил момент, извинился и встал. Макнами остался сидеть. Вновь набивая трубку, он поднял глаза на Леонарда, в спину которому светило солнце, и прищурился.

— Похоже, вам не мешает отдохнуть. Вы, наверное, знаете, что вас отзывают. Ответственный за перемещения свяжется с вами.

Они обменялись рукопожатием. Леонард замаскировал свою дрожь наигранным энтузиазмом. Макнами, кажется, ничего не заметил. Его последней фразой, обращенной к Леонарду, было:

— Вы хорошо себя проявили, несмотря ни на что. Я замолвлю за вас словечко на Доллис-хилл.