А я бродяга, я бродяга-странник,

Небо мой, небо мой родимый дом.

Пальчики, пальчики… Вот откуда все беды. В последнем письме мать писала, что ее изводит по утрам какой-то котенок; просыпается по утрам – в пять утра – и слышит, как он мяукает где-то на улице. Мяу – и тишина секунд на десять; и опять – мяу. У нее кровью сердце обливается. Написала, что, когда слышит его, думает, что я там где-то вот так же: мяу – и тишина, мяу – и тишина… Nobody's fault but mine[72]Она так повернулась из-за всего, что со мной приключилось… Она не переживет… Небо мой, небо мой…

* * *

Хозяин был доволен нами – наконец сказал, что можно открывать свою фирму. «Это второй шаг к миллиону», – сказал Влас, насыпая дорожку. Надо было обтяпывать наши дела. Влас просил старого ханурика, чтоб выдал на карманные расходы, на парикмахерскую, белые рубашки и галстуки. Черствый урод в очередной раз проявил прижимистость. Заставил Костлявого с пидором переворошить все шкафы. Достали нам и рубашки, и галстуки, и ремни; шлюхи нагладили брюки. Костлявый с Попиком собирали нас, как нищие дед да бабка внучков в путь-дорогу, в большой город, в люди, в университеты. Впечатление складывалось такое, что вся болтовня Власа о миллионах, которыми вращал одутловатый субъект, просто фантазии. Не мог такой скупердяй ворочать миллионами и жаться с выморочным бельишком.

– Это он такой потому, что в детстве жил в нищете, – убеждал меня Влас. – Всю жизнь терпел. Ты что, думаешь, мы первые, кто пытается его за ниточку дернуть? Он всех баландеров насквозь видит. С ним макли строить смысла нет. Только обмишуришься! Кровь у него такая. Он на хуторе родился. У него отца не было. Мать штопала да коров доила. Что он видел? Колбасу раз в год, да и ту на соседском столе. Он же сидел… Сидел за скупку краденого… Барыжничал… А ты как думал? Еще б он не жался! За крону удавится. Он всю жизнь помнить будет, что одна крона – это червонец рублей, а червонец раньше был сам помнишь: ого-го! Еще б он не жался… У него теперь клиентура – нефтяные компании, чинуши и хозяева корпораций! Он для них из костей таких, как мы, построил свои ветряные мельницы и прокручивает, прокручивает их миллионы, состригая свои пети-мети… С миллионов за оборот десятки тысяч выходят! Что-то крыше, что-то нам, остальное в карман… Иногда крыше не платит. Он мне несколько раз так тихонько говаривал, мол, держи язык за зубами, перевода не было, не было, и мне вместо пятисот крон штуку сует, не было перевода… Чтоб крышакам не платить… Я все ему припомню! Все это ему боком выйдет! Сейчас уж как-нибудь да потерпим! Но день придет…

Чтобы открыть нашу шарашку, пришлось много бегать, просиживать штаны в душных фойе: бумаги, пыль! Мелькали люди с папками и мобильными телефонами. Все они казались мне аферистами. Всюду мокрые салфетки. Кому-то вызвали «скорую». Люди толпились у дверей, прохаживались по холлам, кому-то что-то доказывали в окошечко приемной, все поочередно хватались за телефоны и просили или даже умоляли кого-то подождать или обещали перезвонить. Мозги плавились. Шевелились дурные предчувствия, но я шел до конца, я летел навстречу смерти со скоростью света. Папки, влажные руки с манжетами, подписи… Влас подкашливал. Здесь и здесь. Старик желтел от удовольствия, становился мутным, как могильное дно, отправлял нас открывать счета в банках, давал денег на билет в Тарту, Пярну… В каждом городишке у него были публички; Влас был в курсе, везде проверил: нет ли там новых девочек… ему со скидкой или бесплатно… свои люди, сочтемся… Торопились на последний поезд; метались по городу в поисках киоска: телефонные карточки… мобильник умер… Пятидесятикроновые и стокроновые карточки Влас покупать не хотел: «Купим одну за тридцать крон – мобильник, может, еще оживет… В первую очередь фен и шлюхи, а потом все остальное!» Купив карточку, мы искали рабочий телефонный аппарат. Карточки быстро выходили на ноль, просто моментально. Потому что старый урод выговаривал Власу: почему не поднял трубку?., где ты был?., что с телефоном?.. Влас оправдывался: аккумулятор – зарядка – антенна… Аппараты стояли на обочинах; некоторые даже были на дорогах. Нас объезжали с ревом машины. Ничего нельзя было понять. Старик от нас требовал невероятного. Влас матерился. Бежали искать туалет, чтобы нюхнуть пару-тройку нитевидных дорожек, затем – киоск: купить воды, сигарет, карточку, украсть ручку или хотя бы выпросить спички на худой конец. И снова – туалет, аппарат, киоск, шлюхи. Я едва поспевал за Власом. В нем было столько змеиной энергии. Со скоростью портнихи резал своими ногами материю города: перебегал дорогу, не предупреждая, срезал углы там, где их не было. Мы не спали сутками. Жара подстегивала. Мы прыгали по улицам, как черти на сковородке. От одного банка к другому. Вечно не хватало каких-то бумаг. Условия усложнялись; не успели доехать от офиса до банка, как уже что-то изменилось! Влас матерился и выуживал какие-то формуляры. Стояли в очереди, сидели у окошечка, нам объясняли, терпеливо, напомаженные люди с белоснежными манжетами водили по пустым листам лупой, из-под которой козявками вылезали вновь народившиеся параграфы, артикли, скобки, в которых спаривались едва различимые блошки-буковки. Снова в путь, в очередь, звонить старику – карточка – киоск – телефон – доверенности, поручительства, справки…

Наконец, в один прекрасный день, все было готово. Я даже изумился. Неужели? Мы снова встретились со стариком. Влас передал ему бумаги, печать, все дела. Тот бросил на стол триста крон и ушел. Влас закатил глаза, зашипел:

– Скотина! Ты видел? Как псам бросил кость… Как псам… Шестеркам так не бросают… Шнырям так затрещину не дают… Не глядя, не предупреждая, раньше чем успели спросить… Чтоб не просили больше… Типично эстонское жмотство! Сколько раз мне за работу вот так же швыряли четвертак! Надо убираться отсюда, из этой страны… Потому что русским тут только и будут, что кидать кость, как собакам… Хуже! Хуже чем собакам!

Интересно, как долго они будут устанавливать мою личность… Теперь у них такие мощные компьютеры. Пять минут – и готово. Прогресс работает на ментов. В первую очередь.

Раз в неделю – не чаще – мы брали портфель с документами, Костлявый брал пистолет, и мы ехали в банк получать деньги. Влас меня так запугал всякими историями о бандитах, которые постоянно следят за банками, отслеживая жертву, что у меня тряслись поджилки. Особенно на отходняках. Как-то получали миллион… Старик в своей машине следил, пристроился к нам, медленно ехал… Влас хихикал:

– Параноик, старый параноик…

– Отсиди тестеру в Киргизии, посмотрю на тебя, параноик… – рявкнул Костлявый. – Беспредельщики на каждом углу. А мы без бригады на подстраховке. Хихикает он…

– С бригадой делиться надо, – ехидно заметил Влас, – тогда и будет подстраховка…

Костлявый косо посмотрел на него в зеркальце, цокнул языком и только. Припарковались. Я отнес дипломат старику.

– Ну как оно? – спросил он. – Страшно было?

– Нет, – ответил я гордо, хотя крыша ехала, аж асфальт под ногами плавился!

Он дал мне девятьсот крон. Мы с Власом сели на автобус и поехали на точку.