По миссии поползли слухи, что глава миссии проявляет к Петровой повышенное внимание. Как секретарь она находилась подле него, значит тот не мог не обратить внимание на прелести молодой, эффектно и модно одетой сотрудницы, так рассуждали недоброжелатели и завистники.

Евдокия уверяла (уже после своего бегства), что посол хотел сделать ее своей любовницей, она, мол, отказала, и это спровоцировало «сцену, которую она никогда не забудет»[401]. Насколько это соответствовало действительности, не нам судить. В части, касающейся описания дрязг, склок и интриг в советском посольстве в Канберре, Петровы демонстрировали известную предвзятость. Ради того, чтобы показать царившие в миссии низкие нравы и вызвать к себе сочувствие как к «праведникам», пострадавшим из-за своей принципиальности и высокой морали, они могли в каких-то случаях поступаться истиной.

В реальности низкие нравы торжествовали не без их деятельного участия. Являясь секретарем посла, Петрова могла догадаться, что сплетничать о ней обязательно станут (секретарша и начальник, любимая тема!) и в этой связи лучше вести себя сдержанно и одеваться соответствующим образом. Но Евдокия поступала так, как ей хотелось.

В конечном счете она испортила отношения не только с супругой Николая Михайловича, но и с ним лично. Добилась этого, правда, не на секретарском, а на бухгалтерском посту. Будучи человеком педантичным, следовавшим нормативным предписаниям, Петрова потребовала, чтобы все сотрудники миссии регулярно платили за амортизацию казенной мебели, которой пользовались в своих квартирах. Таково было правило, однако бухгалтера обычно применяли его в отношении рядовых дипломатов и не трогали глав миссий. Петрова поступила иначе и хотя ее поддержал прибывший из Москвы ревизор, отношения с Лифановым были бесповоротно испорчены.

Но этим она настроила против себя всех коллег. Кто хоть раз побывал в советских или российских посольствах, знает, что для сотрудников жизненно важно за командировку скопить как можно больше денег на будущую жизнь в России. Временно оставив низкооплачиваемые должности и дорвавшись до зарплаты в инвалюте, они считают каждый цент (крону, реал, динар и т. д.) и предельно болезненно воспринимают любые посягательства на свои доходы. Хочешь поссориться с загранработником, попроси у него взаймы или заставь раскошелиться другим способом.

6 июня 1952 года в центр ушла телеграмма Лифанова об отсутствии у Евдокии Петровой такта «в отношениях с сотрудниками посольства, включая самого посла», что «наносит ущерб её работе». О содержании депеши резидент и его супруга узнали от Прудникова, начальника референтуры (подразделение, обеспечивавшее шифрпереписку), который поддерживал с ними хорошие отношения. Петровы сами шифровали свои телеграммы, а Прудников отвечал за связь «верхом» по мидовской линии и, нарушая корпоративную солидарность, держал Владимира и Евдокию в курсе телеграмм, которые отправлял или получал посол. Так что они были готовы к реприманду из Москвы и вскоре он последовал. В поступившей из центра шифровке по линии резидента говорилось: «В соответствии с имеющейся информацией товарищ Петрова иногда проявляет отсутствие такта в отношении сослуживцев, включая посла, что не может не сказываться отрицательно на ее работе. В этой связи предлагаем сделать ей соответствующее внушение»[402].

Сделал Владимир внушение своей жене или нет, мы не знаем. Может, и сделал. Он, между прочим, ругал ее за то, что она нарывается на неприятности и не умеет и не хочет сглаживать острые углы в отношениях с коллегами. Потом даже говорил австралийцам, что все проблемы в посольстве начались из-за «ее острого язычка»[403].

Евдокия не уступала, не каялась и боевые действия продолжались. На нее нашли роскошный компромат. Заметили, что она поместила под стекло на своем рабочем столе рядом с портретом Сталина фотографию кинозвезды Дины Дурбин. Еще более отвратительным и идеологически оскорбительным явилось соседство портрета вождя всех народов со снимком собаки, игравшей на пианино. Евдокия вырезала его из газеты, ей приглянулась забавная сценка.

Эта недостойная выходка, граничившая с насмешкой над столпом нации, а, значит, с открытым вредительством, рассматривалась на партийном собрании. Протокол направили в Москву. Дусе пришлось писать объяснительную записку в ЦК КПСС. К ней она приложила схему письменного стола (!), чтобы показать, насколько далеко размещались друг от друга портрет Сталина и фотографии музицирующего пса и голливудской дивы.

Следующий удар был направлен непосредственно против Петрова. Все знали о его привязанности к своему псу, эльзаской овчарке Джеку, которого он взял к себе маленьким щенком. Каждое утро он привозил его с собой в посольство. Ему приказали покончить с этой практикой, потому что пес бегал по коридорам и комнатам, мешая дипломатам трудиться. Составили акт о возмутительной привычке резидента, который отослали в центр. Петров на работу Джека больше не брал, пес целыми днями сидел взаперти дома.

Наверное, даже на этой стадии «посольской войны» ситуация могла вернуться в спокойное русло, но для этого хотя бы одна из сторон должна была сделать шаги к примирению. Никто на это не пошел, все стремились оставить последнее слово за собой.

Петров надеялся на то, что в центре не станут делать скоропалительных выводов. В конце концов там привыкли к взаимным упрекам и распрям загранслужб. Тем не менее, лучше было подстраховаться и удобный случай представился.

Многие австралийцы, в том числе иммигранты, отправляли письма своим родственникам и знакомым в Советский Союз через посольство. В обязанности Петрова входила перлюстрация этой корреспонденции для выявления «антисоветчины» и получения информации, которая могла быть полезной в разведывательной деятельности. Однажды он обнаружил письмо, адресованное лично Лифанову. Посла убеждали остаться в Австралии. Аргументация приводилась простая. Здесь к нему хорошо относятся, уважают, надо подумать о будущем своей семьи, жены, сына[404]. Скорее всего, это не было провокацией и писавший исходил из добрых побуждений.

Владимир главе миссии письмо не показал, а информировал о нем центр[405]. Конечно, посол не мог нести ответственность за всю корреспонденцию, которая поступала на его имя, мало ли какой бред насочиняют! Он – фигура публичная, а среди австралийцев простаков хватает, писать им не запретишь. Но при желании можно было рассуждать и по-другому: если такое ему пишут, значит своим поведением, высказываниями дал повод.

Нельзя исключать, что Петрову было известно, что в Министерстве иностранных дел складывалось отрицательное мнение о деятельности Лифанова на завершающем этапе его командировки в Австралии. Он стал заложником кадровой ситуации в дипмиссии, выправить которую без помощи руководства было невозможно. Однако ответственность была возложена только на него.