Дафна вновь закрыла глаза, но лучше ей не стало: Томми со своим револьвером по-прежнему стоял перед ее взором, и вся сцена снова и снова повторялась в ее голове, как бесконечно прокручивающийся рулон кинопленки с одной из тех старых мелодрам, где снимался ее отец в конце своей карьеры, только порядок действия иногда менялся, и Томми подносил револьвер к ее виску, а не к своему.

«Я должна быть сильной», — сказала себе Дафна, но она не чувствовала себя сильной, не знала, как излечить Томми, помочь ему выкарабкаться из этого нового кризиса. Она прикидывала, а вдруг ему станет легче, если он просто возвратится в Лондон, в ковентгарденскую квартиру Снежной Королевы, но тут всплыло подозрение, что корень его несчастья именно в недавнем окончании этого романа и что разрыв произошел по ее, а не его инициативе. Возможно, Снежная Королева устала от перепадов его настроения, особенно после ухода из Букингемского дворца.

Дафна подумала о матери: что бы та стала делать на ее месте, ведь от нее иногда веяло ледяным холодом, совсем как от Снежной Королевы, хотя при этом она оставалась идеальной женой, по крайней мере так казалось. Она умела закрыть глаза на измены мужа, кроме того случая, когда Джеральд перешел некую невидимую черту.

— Это уж чересчур! — кричала она мужу однажды вечером, достаточно громко, чтобы Дафна с сестрами могли все слышать сквозь стены спальни. — Я видела сегодня днем твою машину у дома Герти Лоуренс, она торчала под ее окнами несколько часов, и шторы спальни были опущены! И не говори мне, что у тебя была приватная репетиция с этой маленькой потаскушкой, не унижай меня еще больше, не веди себя так, будто я дура и уродина!

Потом голос матери стал приглушенным: возможно, Джеральд обнял ее и тесно прижал к себе, во всяком случае Дафна так тогда подумала, хотя теперь она представляла себе, что мать зарылась лицом в подушку, чтобы не глядеть на мужа и заглушить рыдания.

— А я не знаю, как это сделать, — прошептала Дафна в свою подушку, не вполне уверенная, что могло значить слово «это».

Прошлой ночью, когда отступил страх и стихла ярость, она испытала внезапное побуждение расхохотаться — такой нелепой и банальной показалась ей вся эта сцена, — а потом вновь почувствовала себя виноватой, словно она предала не только Томми, но и своих родителей, влюбившись в Герти. А что если именно в этом скрыта подлинная причина отчаяния Томми?

Сегодня она, однако, не была уверена, что знает смысл любви или ее последствия, ощущая пустоту, словно ее выжали, выпустили всю кровь, как при средневековой казни, и Герти значила теперь для нее не более, чем персонаж ее романа. Кстати, хороший сюжет — гораздо оригинальнее эпизода с Томми прошлой ночью: замужняя женщина влюбляется в подружку своего покойного отца — здесь есть где развернуться. «Впрочем, такая фабула не кажется правдоподобной», — подумала Дафна, хотя истории, рождавшиеся в ее голове, переносила она их на бумагу или нет, казались ей иногда куда более достоверными, чем так называемая реальная жизнь.

Она встала с постели и, не одеваясь, в одной ночной рубашке тихо подошла к двери комнаты Томми, прислушалась, но изнутри не доносилось ни звука. Она подумала, что он, наверно, спит, — хорошо бы ему поспать подольше сегодня утром, как обещал доктор. Было еще слишком рано для визита врача или прихода Тод, и она решила немного поработать за письменным столом в алькове своей спальни. Тогда она услышит, если Томми начнет ходить по комнате.

Раскрыв шторы, Дафна увидела, что небо затянуто тучами, — похоже, день будет сумрачным, — и ей захотелось вновь уйти с головой в процесс написания интересной истории, чтобы убежать от самой себя, от всей чудовищной неразберихи ее существования, от неразрешимой проблемы с Томми, — раствориться в чьей-то чужой жизни. Но Брэнуэлл никуда ее не вел, во всяком случае она никак не могла к нему приблизиться, да и все ее попытки добиться чего-нибудь путного от мистера Симингтона терпели неудачу. Чем он там занимается в своем Йоркшире, заснул совсем, что ли? До сих пор никаких сведений насчет обещанных рукописей, многие ее вопросы так и остались без ответа, а что до ее амбициозных планов — найти доказательства фальсификаций Уайза, обнаружить сенсационно талантливый роман Брэнуэлла и опередить с публикацией мисс Герин — что ж, все это теперь представлялось ей невыполнимым.

Дафна тяжело вздохнула: хорошо бы лечь в постель, но она знала, что не заснет. Какое-то мгновение она была близка к тому, чтобы рассмеяться, но тут же чуть не расплакалась — все смешалось, но одно было очевидно: с Брэнуэллом и Симингтоном она преуспела не больше, чем с Томми, она терпит неудачу повсюду.

— Не везет мне с мужчинами, — сказала она, обращаясь к портрету отца, и, когда она смотрела ему в глаза, ей показалось, что он улыбнулся, словно его меланхолия ненадолго развеялась.

Менабилли,

Пар,

Корнуолл

19 июля 1959

Уважаемый мистер Симингтон!

Ограничусь короткой запиской — сегодня годовщина моей свадьбы, и я должна уделить время мужу. Мое беспокойство по поводу книги продолжает расти: нужно как-то продвигаться с ней, иначе я буду бита мисс Герин. Крайне разочарована отсутствием новостей об исходе забастовки печатников. Неужели невозможно разыскать другой печатный станок? Нельзя ли разрешить мне изучать оригиналы документов, вместо того чтобы ждать факсимильные копии?

Конечно, была очень расстроена, узнав, что Вы упали. Надеюсь, Вы уже поправились. С нетерпением жду Вашего следующего письма.

Ньюлей-Гроув, август 1959

Искренне Ваша,

Ньюлей-Гроув, август 1959

Симингтон наконец послал Дафне рукописи трех стихотворений Брэнуэлла, включая два сонета — «Безмятежная кончина и счастливая жизнь» и «Бессердечье, рожденное нуждой», которые лежали несколько месяцев в конверте, готовые к отправке. Он в конце концов отказался от попытки с толком использовать их названия в сопроводительном письме. Симингтон написал несколько его черновиков, но оно к тому времени вообще утратило всякий смысл: он даже не мог вспомнить, что побудило его сочинять это письмо, — разве только смутная надежда доказать: его ученость более высокого сорта, чем у Дафны. Это стремление вконец вымотало его, принесло одни разочарования, он испытывал растущее раздражение из-за продолжающихся требований Дафны снабдить ее новыми сведениями, к тому же чувствовал себя глубоко несчастным из-за того, что рукописи окончательно покинули его дом, оставшись тем не менее в его сердце. По крайней мере, Симингтон снял с них копии, но все же горевал, что отказался от права на оригиналы, передав их Дафне, вдобавок несколько строк одного из стихотворений накрепко засели у него в голове, вновь и вновь всплывая в памяти, даже когда он забывал остальные. Все ускользало от него, как когда-то от Брэнуэлла. И когда Беатрис выходила из комнаты, он бормотал себе под нос: