— Строка из Писания?

Брук кивнула.

— Да. Из Песни Соломона. Именно здесь царь Соломон делал комплименты груди своей возлюбленной.

— Дорогая, у тебя на спине картинки… и символы… и много слов.

— Знаю. Я даже не могу их все увидеть. Мне нужно, чтобы ты это сфотографировала… на случай, если их потом уберут. Он оставил свободной от изображений, только грудь, которую будут оперировать, и это почти единственное место на коже, которое ничем не покрыто.

Джессика оцепенело кивнула.

— Да. Вижу. Ты уверена, что хочешь, чтобы я сфотографировала?

— Да, — сказала Брук, любуясь символами, украшающими ее плечи. — У меня анкх (Прим. Переводчика: ankh — древнеегипетский символ означающий жизнь) на плечах и узлы бесконечности на обеих руках. Сзади не все видно. Я не хочу, чтобы что-то из этого было потеряно.

— Здесь есть еще два стихотворения. Одно из них Элизабет Барретт Браунинг. Другое — Роберта Браунинга. Я одобряю оба варианта.

— Если думаешь, что это здорово, ты должна увидеть мою задницу. Надпись была достаточно крупной, чтобы я могла прочитать ее в зеркале, — сказала Брук, глядя на потрясенную мать.

— Он писал стихи на твоей заднице? Думаю, я завидую.

Брук рассмеялась, когда брови ее матери приподнялись. Она спустила трусики, чтобы показать ягодицы самой эпатажной женщине, которую она когда-либо знала. Упомянутая женщина очень предсказуемо закрыла рот рукой и громко рассмеялась.

— О Боже… он просто изумительный, как я себе ипредставляла. Даю ему двойные баллы за оригинальность.

— Ну, по крайней мере, он сформулировал это как вопрос. Судя по историям, которые я слышала, это больше, чем когда-либо делал любой любящий покомандовать мужчина Ларсон.

Джессика скорчила гримасу и пожала плечами.

— Верно, — признала она, кусая губу.

Она смотрела, как ее дочь восхищается собой, в том числе своим разукрашенным задом.

— Разве ты за это не злишься на Дрейка? Похоже, он использовал перманентные маркеры. Это не смоется, до того как ты поедешь в больницу.

Брук вздернула подбородок.

— Ну, сначала я разозлилась… пока не увидела свою задницу. Этим он меня пронял. Признаюсь, к этому мужчине у меня слабость.

Брук сердито взглянула на мать.

— О, давай, выскажись. Знаю, ты умираешь от желания сказать «я же тебе говорила». Я знала, что ты будешь смеяться, когда это увидишь, но я не смогла сделать достаточно селфи со всех нужных мне ракурсов. Ты была единственным человеком, которому я могла позвонить.

— Верно, — сказала Джессика, снимая сумку с плеча. Она положила её на смятую кровать и улыбнулась мятым простыням, доставая камеру из сумки. — Так что ты собираешься с ним делать? Оставишь его без серьезных последствий?

Брук фыркнула и посмотрела через плечо, когда мать сняла крышку объектива. Первая фотография запечатлела задумчивое выражение ее лица, когда она размышляла о судьбе Дрейка. Следующая поймала злую улыбку, когда она обдумала иронию того, что он сделал.

— Мам… У меня может быть рак. Мне может не хватить времени, чтобы с ним поквитаться.

Джессика опустила камеру.

— Или у тебя может не быть рак… давай остановимся на этой мысли и запланируем его конец.

— Но разве ты не понимаешь. В этом весь смысл, — сказала Брук. — Как я прямо сейчас могу сказать Дрейку, что люблю его? Я… все в моей жизни запуталось.

Джессика поднесла камеру к глазу.

— Я знаю, что так и есть. Дорогая, снова скинь трусики.

Вздохнув, Брук спустила трусики. Затем, передумав, бросила их на пол и вышла из них. Дрейк нарисовал слова на тыльной стороне ее бедер, а также на ягодицах. Большинство терминов, покрывавших ее тело, были просто положительными мыслями, которые кто-то назвал бы повышением самооценки. Какой бы термин она ни использовала в отношении его работы, это был самый нелепый, любящий и чудесный поступок, который она могла придумать. Который кто-то когда-то для нее делал.

Но помимо романтических жестов, она также знала, почему этот трус скрылся ночью. Его уход поздним вечером придал фразе «сунул, вынул и бежать», совершенно новый смысл после того, как он доставил ей тройной оргазм… трусливый ублюдок.

Конечно, Дрейк пропустил ее первую реакцию…а она визжала словно гарпия… и танец шока перед зеркалом, когда увидела, насколько была покрыта рисунками. Она никогда больше не сможет спокойно с ним спать из-за беспокойства о том, что он может с ней сделать, пока она будет без сознания. Нет, он не был совершенно вне подозрений, как бы она ни была очарована его художественным даром.

— Ну, это определенно злобный взгляд, — сказала Джессика, отрываясь. Она не хотела упустить ни одного ракурса. Дрейку, должно быть, понадобилось несколько часов, чтобы проделать всю эту работу.

— Я просто подумала о том, что произошло до того, как Дрейк прошлой ночью начал свой арт-проект.

— Действительно? Это был ужасно хмурый взгляд. Все было так плохо? — спросила Джессика.

Брук фыркнула на любопытные вопросы матери.

— Это было лучшее, что мужчина мог сделать женщине, чтобы отвлечь ее от ее проблем.

— Превосходно. Я знала, что у него большой потенциал. И чертовски надеюсь, что однажды ты решишь выйти за него замуж. Дрейк такой непредсказуемый, но в то же время очень успокаивающий. Это прекрасное сочетание.

— Что как раз и является моей проблемой, — сказала Брук.

— А я подумала, что сегодня утром тебя больше всего беспокоили пять перманентных фломастеров, разукрасивших твое тело.

Брук фыркнула.

— Ты шутишь? Представь, что скажут врачи и медсестры, когда это увидят. Я уверена, что их шок будет стоить как билет на хороший спектакль. Впрочем, мою задницу никто не увидит. И если ты расскажешь моим тупым сводным братьям… или их отцу… что там написано, клянусь, я больше никогда с тобой не заговорю.