Для Норы реальное действие — тоже единственно возможный выход. Она отвергает все речи Хельмера об обязанностях жены и матери в современном обществе. Он взывает к ее совести, хотя совесть больше не является для Норы законодателем в вопросах морали. Напротив, совесть воспринимается ею как глашатай авторитарного общества, как всеобщая контролирующая инстанция, которая преследует индивидов с новообретенным миропониманием. Так внутри человека возникает конфликт между общественно обусловленной «совестью», коренящейся в прошлом, и новым, более свободным и естественным моральным чувством. Впоследствии Ибсен описывает такого рода конфликты, рассуждая о «Росмерсхольме» (1886), но это описание также подходит для «Кукольного дома» и «Привидений». Правда, со временем Ибсен стал по-другому воспринимать прошлое. Жажда познания стремится от победы к победе. Моральное чувство, «совесть», напротив, очень консервативно. Глубокие корни связывают совесть с традициями и вообще с прошлым. Отсюда — внутренние конфликты.

С такой совестью — своим двойником — Элене Альвинг боролась на протяжении многих лет, но по-прежнему не в силах от нее избавиться. Как она говорит, нечистая совесть заставила ее сотворить идеальный образ мужа, чтобы только не видеть правды. Впрочем, поступки Элене противоречат тем новомодным теориям, которыми она увлеклась.

«Привидения»

Строительство детского приюта в память капитана Альвинга является параллелью к конструированию идеального образа мужа — фарсового персонажа, — которым фру Альвинг занималась в письмах к сыну. Она сама чувствует, что не стоило замалчивать правду, но пастор Мандерс — апостол викторианского общества — без всяких колебаний одобряет ее поведение.

Пока она видит одну только трусость в том, что под давлением обстоятельств она была вынуждена конструировать для сына ложный идеал. А пастор пытается ее успокоить: «Вы создали в душе вашего сына счастливую иллюзию, фру Альвинг. Не умаляйте значения этого» (3: 492).

Ни пастор, ни сама героиня в тот момент не понимают, что ложь и иллюзия являются крайне сомнительными основаниями для жизни человека. Но в обществе, где они живут, властвуют силы, поощряющие создание ложных идеалов — как для общественного, так и для личного пользования. Задача существующего общества состоит в том, чтобы скрывать настоящую картину жизни сограждан. «Закон и порядок» — вот цель и идеал, а твердокаменная мораль и общественное мнение — эффективные орудия контроля.

Но бунт против этой системы, отнимающей у людей свободу, начинается тогда, когда человек больше не может тешить себя иллюзией, что он живет достойной жизнью. Фру Альвинг сразу после замужества пережила конфликт между своим естественным стремлением к счастью и требованиями, которые предъявило ей общество. Через год супружеской жизни она предприняла отчаянную попытку взбунтоваться и рассталась с мужем.

Но она не смогла сделать то, что, кажется, смогла сделать Нора: противостоять тем силам, которые желали вернуть замужнюю женщину к исполнению семейных обязанностей. Мандерс своими речами вынудил фру Альвинг вернуться: «Ах, ведь в этом как раз и сказывается мятежный дух, в этих требованиях счастья здесь, на земле! Какое право имеем мы, люди, на счастье? Нет, фру Альвинг, мы обязаны исполнять свой долг» (3: 481).

Этот горький опыт научил фру Альвинг сомневаться в ценностях, на которых основано общество. Чтение книг либеральных авторов усилило в ней эти сомнения. Но она сделала любопытное открытие: в этих книгах, по сути, не сказано ничего нового. В них есть то, что многие считают истинным, когда осмеливаются быть самими собой и мыслить свободно. Так понимает жизнь «естественный» человек, а большинство людей либо не понимают этого, либо не смеют признать. К последнему разряду относится и фру Альвинг.

За фру говорит ее сын. Именно он открывает ей глаза на то, как порочно и даже разрушительно общество, к которому она принадлежит и которое накладывает на нее свой отпечаток. Сын как бы протягивает ей зеркало, чтобы она увидела все это. Героиня думала, что правда о покойном муже, которую она поведала пастору Мандерсу, — ее личное дело. Но благодаря Освальду она понимает, что опустившийся капитан Альвинг — это часть гораздо более масштабной правды.

Освальд в чем-то повторяет опыт своего отца, который в молодости повидал чужие края. Освальд тоже был в больших вольных городах, в Париже и Риме, где живут совсем по-другому. Опыт Освальда соответствует и опыту Берника, приобретенному им за границей, когда его душу еще не разъела ржа захолустного городка.

Освальд — художник, и он непрестанно искал лучшей доли: «Мама, ты заметила, что все мои картины написаны на эту тему? Все они говорят о радости жизни. В них свет, солнце и праздничное настроение — и сияющие, счастливые человеческие лица» (3: 510–511). В этой сцене Освальд рассказывает матери о жизни, которой она никогда не жила. Он предлагает ей эту жизнь как альтернативу обществу, которое она знает и которому принадлежит.

Затем он говорит, что не мог жить дома — иначе все хорошее в нем превратилось бы в дурное. И тогда она внезапно видит молодого лейтенанта Альвинга в новом свете. Благодаря этому ей приходится пересмотреть свое отношение к мужу. Молодой лейтенант Альвинг был бодрым, жизнерадостным человеком, в его характере была детская непосредственность: фру называет его «жизнерадостным ребенком» (3: 518). Но в пиетистской среде, враждебной всему живому, он закостенел и сломался.

А что же она? Она откровенно признаётся, что отравила жизнь мужу: «Меня с детства учили исполнению долга, обязанностей и тому подобное, и я долго оставалась под влиянием этого учения. У нас только и разговору было, что о долге, обязанностях — о моих обязанностях, о его обязанностях… И боюсь, что наш дом стал невыносим для твоего отца, Освальд, по моей вине» (3: 519).

Теперь фру Альвинг оценивает покойного мужа совсем по-другому. Он ведь как бы олицетворял ту жизнь, которую Освальд пытался запечатлеть в своих картинах, — «прекрасную, светлую, свободную жизнь» (3: 479). Фру Альвинг чувствует, что она должна наконец сказать сыну правду о судьбе отца — но так, чтобы тот не перестал быть идеалом ни для сына, ни для нее самой. Она освободилась от гнета общества и от гнета прошлого — теперь она воспринимает прошлое более адекватно. Ложный образ «столпа общества» Альвинга рассыпается в прах.

Но прозрение к фру Альвинг приходит поздно, слишком поздно. Она очень долго пребывала в плену у прошлого на Росенволле. Ибо Освальд должен безвинно страдать — не только за «грехи отцов», как ему сказал когда-то врач, но и за те преступления, которые общество и мать совершили по отношению к Альвингу.

Буржуазный бунт

Трагическая ирония пьесы состоит в том, что, когда у фру Альвинг наконец открываются глаза на свое прошлое, надеяться ей уже больше не на что. Героиня, подобно царю Эдипу, считала себя невиновной и вдруг осознает всю тяжесть своей вины. К этому и приводит ее трагический анализ прошлого. (Выражение «трагический анализ» было использовано Шиллером применительно к ретроспективной технике драмы Софокла.) И та самая фру Альвинг, которая хотела трудиться во имя свободы и фактически уже стала свободной — правда, лишь в интеллектуальном отношении, — теперь оказывается в ловушке. Так она становится жертвой того общества и того прошлого, с которыми всю жизнь пыталась бороться, чувствуя в то же время неразрывную с ними связь. В душе у нее год за годом тлели угольки бунта, но «привидения» в ней оказались сильнее. Героиня примкнула к тем, кто «боится света», к тем, кто изгоняет солнце как из собственной жизни, так и из жизни других.