Он положил череп на место и посмотрел на Кэрри. — То, что я рассказал, конечно, тоже одни догадки. Наверняка я ничего не знаю. Но, например, сколько этим костям лет, выяснить можно, если отвезти этот череп в Британский музей. Британский музей способен дать ответ на любой вопрос, это самое потрясающее место в мире. Ты там была?

— Один раз, — ответила Кэрри. Она вспомнила, как однажды ходила туда с папой и как ей было там скучно. Все эти реликвии в стеклянных ящиках. — Было очень интересно, — добавила она, чтобы сделать Альберту приятное.

В глазах у него прыгал чертик, словно он угадал ее мысли. Он положил череп в ящичек, накрыл крышкой.

— Показать это твоему брату?

— Не надо, — ответила Кэрри. — Он боится таких вещей.

Ей тоже было немного страшно, хотя Альберту она ни за что бы в этом не призналась. Пугал ее не сам череп, а мысль о том, что когда-то он принадлежал живому человеку, женщине с глазами и волосами, которой уже давно не существовало на свете. От нее остался только белый гладкий череп, который покоится в ящичке в библиотеке, где полки со старинными книгами уходят куда-то вверх во тьму.

— Может, вернемся в кухню? — предложила она. — Чай уже, наверное, готов.

Их ждал накрытый стол. Скатерть на нем была так накрахмалена, что углы ее казались острыми, как нож. В середине стола стояло блюдо золотисто-коричневых и обсыпанных сахарной пудрой пирожков, высокий кувшин с молоком, розовая ветчина и ломти хлеба, щедро намазанные тем самым прекрасным кремового цвета со слезой маслом, которое Кэрри видела в чулане. Ник, укутанный в одеяло, и мистер Джонни с белой салфеткой на шее уже сидели за столом. Когда Кэрри вошла, мистер Джонни что-то взволнованно прокулдыкал.

— Мистер Джонни, можно мне сесть рядом с вами? — спросила она, чем заслужила одобрительный взгляд Альберта.

— Хепзеба, я показал Кэрри наш череп, — сказал он. — Расскажи ей его историю, пожалуйста. Хотя я считаю, что в действительности все это сущая чепуха, но ей она понравится.

Хепзеба поставила на стол коричневый чайник и шутливо потрепала Альберта за ухо.

— Я покажу вам «чепуху», мистер Альберт! Ишь какой всезнайка выискался! Ничегошеньки вы не понимаете, иначе, как человек умный, не смеялись бы над тем, что вам неведомо.

— Кулдык-кулдык, — заметил Джонни Готобед.

— Правильно, мистер Джонни, — склонилась над ним Хепзеба, помогая ему нарезать ветчину. — У вас в мизинце больше разума, чем в голове у мудрого мистера Альберта.

— Извини, Хепзеба, — взмолился Альберт. — Пожалуйста, расскажи.

— Зачем рассказывать чепуху, как полагает его честь мистер Альберт?

Улыбаясь Кэрри и приглаживая свои медно-рыжие волосы, Хепзеба села. У нее было довольно широкое лицо с белой, как сливки, усыпанной веснушками кожей. Кэрри она очень понравилась: такая сердечная, благодушная и добрая.

— Пожалуйста, мисс Грин, — попросила Кэрри.

— Меня зовут Хепзеба.

— Пожалуйста, Хепзеба.

— Что ж, расскажу, пожалуй, раз уж ты меня так просишь. Положи себе еды на тарелку, возьми побольше, ты растешь, должна есть много. К сожалению, это не домашняя ветчина. Раньше мы коптили ветчину сами. У Готобедов была отличная ферма. Они разбогатели на сахарных плантациях, где трудились рабы, а потом перебрались сюда и построили здесь большой дом. Я слышала про них задолго до того, как приехала в эти места. Когда я жила в Норфолке у родителей мистера Джонни, они часто рассказывали мне о своих богатых родственниках из Уэльса, и о черепе, и о проклятии, которое лежит на доме. Это не совсем обычная история.

Она задумчиво отхлебнула чай, глядя прямо перед собой и чуть нахмурившись. Потом поставила чашку на стол и начала говорить тихим, чуть сонным голосом, который навевал тишину и грусть.

— Маленького африканца привезли сюда, когда ему было около десяти лет. Тогда у богатых людей было модно иметь на запятках кареты черного пажа, разодетого в атлас и шелка. Вот они и оторвали бедняжку от его семьи и увезли за океан в чужую страну. И он, конечно, плакал, как плачут маленькие дети, когда их забирают у мамы. Готобеды были не злые люди, молодые дамы кормили его сладостями, дарили ему игрушки, он сделался всеобщим любимцем, но он все равно горевал, и тогда ему пообещали, что когда-нибудь он вернется домой. Может, так бы и получилось, но только он умер от лихорадки еще в первую зиму, поэтому ему, наверное, казалось, что они не сдержали своего обещания. Вот он и заколдовал их дом.

Умирая, он велел похоронить его, но предупредил, что, когда от него останутся одни кости, Готобеды должны выкопать его череп и держать его в своем доме, не то их ждет страшная беда. Обвалятся стены дома. И они ему поверили — в ту пору люди верили в колдовство — и сделали, как он велел. И с тех пор череп покоится в библиотеке. Он покидал дом только один раз, когда бабушка покойного мистера Готобеда была молодой девицей. Ей становилось худо даже при мысли о том, что в библиотеке лежит и усмехается череп, говорила она. Из-за этого по ночам ее мучают кошмары. Поэтому однажды утром она взяла его и спрятала на сеновале в конюшне. Целый день она ходила в ожидании, но ничего не произошло, и она легла спать очень довольная собой. Но в самый разгар ночи раздался вопль — будто сова заухала, а потом сильный грохот. И когда члены семьи в ночных рубашках сбежали вниз, они увидели, что на кухне вдребезги разбита вся посуда, в столовой — все стекло, а в доме все зеркала разлетелись на куски! Девица призналась в том, что она сделала, череп водворили на место, и с той поры все было в порядке.

— В верхней челюсти черепа шестнадцать зубов, — сказал Альберт. — Ну-ка, Ник, пересчитай свои зубы. Ты одного возраста с этим мальчиком, значит, у тебя тоже должно быть шестнадцать зубов.

Но Ник только недоумевающе моргал глазами.

— Какая чудесная история! — воскликнула Кэрри. — И не вздумай портить ее, умный Альберт Сэндвич! — Хотя в глубине души приятно было сознавать, что все это, возможно, и не совсем правда. И слезливым голосом она заключила: — Ах, какая грустная история! Бедный маленький африканец! Он умер так далеко от дома!

Ник глубоко вздохнул. Потом встал со своего места, подошел к Хепзебе и положил ей голову на плечо. Она повернулась, усадила его к себе на колени и, обняв, стала тихонько покачивать, а он изо всех сил прижался к ней и засунул в рот большой палец. В комнате царила тишина, даже