— Как же так, Росиито? Фермин отвел вам почетное место среди гостей…

Росиито потупилась.

— Я знаю, но пойти не смогу.

— Почему? — спросил я, догадываясь, какой последует ответ.

— Потому что мне это причинит боль, а я хочу, чтобы в этот день душка Фермин был счастлив со своей сеньорой.

Росиито расплакалась. Я не знал, что сказать, и потому просто обнял ее.

— Знаете, я ведь всегда его любила. С самой первой встречи. И я понимаю, что я не гожусь для него, и он относится ко мне, как… Ну, просто как к Росиито.

— Фермин очень высоко вас ценит, не забывайте об этом никогда.

Женщина отстранилась и смущенно вытерла слезы.

— Простите меня. Я дура, а если еще выпью две капли, вообще не соображаю, что говорю.

— Ничего страшного.

Я протянул ей свой стакан воды, и она взяла его.

— Знаете… Однажды вдруг осознаешь, что молодость закончилась и поезд уже ушел.

— Придут другие поезда. Обязательно.

Росиито кивнула.

— Вот потому я не пойду на свадьбу, дон Даниель. Уже довольно давно я познакомилась с господином, сеньором де Реус. Он хороший человек. Вдовец. Заботливый отец. Он владелец пункта сбора металлолома. Каждый раз, бывая проездом в Барселоне, он навещает меня. Он предложил мне выйти за него замуж. Мы не заблуждаемся на свой счет, оба, понимаете? Очень тяжело остаться в старости в одиночестве. И я знаю, что мое тело уже не то, чтобы продолжать работать на улице. Жаумет, сеньор де Реус, приглашал меня отправиться с ним в путешествие. Его дети выросли и уехали из дома, он всю жизнь проработал. Он сказал, что хочет посмотреть мир перед тем, как его покинуть, и звал меня с собой. В качестве жены, а не какой-то там, чтобы попользоваться и выбросить. Корабль отплывает завтра рано утром. Жаумет говорит, что капитан корабля имеет право регистрировать брак в открытом море, а если нет, то мы обратимся к любому священнику в первом порту.

— Фермин знает?

Словно услышав наш разговор на расстоянии, Фермин прекратил выделывать па на танцплощадке и замер, глядя на нас. Он протянул руки к Росиито, состроив умильную рожицу бездельника, жаждущего ласки и нежности, которая приносила ему неизменный успех. Росиито засмеялась, недоверчиво покачав головой, и, прежде чем выйти на площадку к мужчине своей мечты и в последний раз станцевать с ним болеро, повернулась ко мне и сказала:

— Заботьтесь о нем как следует, Даниель. Такого, как Фермин, больше нет.

Оркестр умолк, и танцующие разомкнули круг, пропуская Росиито на площадку. Фермин взял ее за руки. Светильники в зале «Паломы» постепенно погасли, и во мраке вспыхнули лучи прожектора, очертившие круг клубящегося света у ног этой пары. Остальные танцоры отступили в сторону, и музыканты заиграли в ритме болеро, наверное, самого печального танца на свете. Фермин обвил рукой талию Росиито. Глядя в глаза друг другу, отрешенные от настоящего, возлюбленные из той Барселоны, которая исчезла безвозвратно, в последний раз танцевали они, слившись в тесном объятии. Когда музыка остановилась, Фермин поцеловал женщину в губы. Росиито, заливаясь слезами, погладила его по щеке и, не прощаясь, медленно пошла к выходу.

Музыканты пришли на помощь в этот миг, грянув гуараччу. Освальдо Дарио де Мортенссен, который написал так много любовных писем, что стал энциклопедистом в сфере нежных чувств и сердечных горестей, призвал гостей вернуться в круг и сделать вид, что никто ничего не заметил. Фермин, слегка закручинившись, приблизился к бару и уселся на табурет рядом со мной.

— Вы в порядке, Фермин?

Друг уныло кивнул.

— Думаю, мне не помешало бы подышать свежим воздухом, Даниель.

— Подождите меня здесь, я только возьму наши пальто.

Мы спокойно шли по улице Тальерс в сторону бульвара Рамбла. Неожиданно впереди, на расстоянии полусотни метров, замаячила знакомая фигура, медленно переставлявшая заплетавшиеся ноги.

— Слушайте, Даниель, разве это не ваш отец?

— Он самый. Пьяный в стельку.

— Вот уж не ожидал, что доведется увидеть такое, — сказал Фермин.

— Представьте, и я тоже.

Мы ускорили шаг и нагнали отца. Увидев нас, он расплылся в счастливой улыбке, глядя на мир остекленевшим взором.

— Сколько времени? — спросил он.

— Очень поздно.

— И мне так показалось. Послушайте, Фермин, сказочная вечеринка. А какие девушки! У них были роскошные задницы, от которых впору с ума сойти.

Я завел глаза. Фермин решительно взял отца под руку и повел его прямо, на ходу выправляя курс.

— Сеньор Семпере, не предполагал, что придется вам когда-нибудь говорить подобные вещи, но вы пребываете в состоянии интоксикации этиловым спиртом, и лучше вам не говорить лишнего, чтобы потом не раскаиваться.

Отец кивнул, внезапно смутившись.

— Это все интриган Барсело. Наливал мне невесть что, а я ведь не привык к выпивке…

— Не страшно. Сейчас выпьете соды, потом отоспитесь и завтра утром встанете свежим, как роза. Считайте, что ничего и не случилось.

— Кажется, меня сейчас стошнит.

Мы с Фермином поддерживали бедолагу с двух сторон, не давая ему упасть, пока его выворачивало наизнанку. Лбом, покрытым холодной испариной, он уткнулся в мою подставленную руку. Когда стало понятно, что он отдал все выпитое, мы усадили его передохнуть на ступени ближайшего портала.

— Дышите медленно и глубоко, сеньор Семпере.

Смежив веки, отец последовал совету. Мы с Фермином переглянулись.

— Послушайте, а разве вы не собираетесь жениться?

— Завтра днем.

— Так примите мои поздравления.

— Спасибо, сеньор Семпере. Как вам кажется, если мы теперь потихоньку двинемся к дому, вам хватит сил?

Отец кивнул.

— Вперед, храбрец, иного нет пути!

Прохладный сухой ветер привел отца в чувство. Минут через десять мы добрались до улицы Санта-Ана, и к этому моменту бедняга уже был способен здраво оценить положение и сгорал от стыда. Он напился, наверное, в первый раз в своей жизни.

— Пожалуйста, никому ни слова об этом, — взмолился он.

От букинистической лавки нас отделяло около двадцати метров, когда я обратил внимание, что кто-то сидит на ступенях парадного подъезда нашего дома. Свет от большого фонаря на доме Жорба, что на углу улочки Ворота Ангела, позволял различить в темноте силуэт девушки с чемоданчиком на коленях. Увидев нашу компанию, она встала.

— У нас гости, — пробормотал Фермин.

Отец увидел ее первым. Я заметил, как он, словно резко протрезвев, переменился в лице, на котором застыло отрешенное выражение. Он шагнул к девушке, но внезапно застыл как громом пораженный.