Я закрыл книгу и отбросил ее в сторону. Стал воодушевлять себя, говорить себе: у тебя получится, ты можешь хотя бы попытаться с верой посвятить этому жизнь. Я начну описание мира и истории, как он, с того места, где мир и история впервые возникли передо мной. Я тоже расположу факты по порядку, как он, когда написал, у кого в Манисе какой доходностью хасс, сколько зеаметов, сколько тимаров[66]и сколько солдат. Эти факты ждут меня в архиве. Я тоже буду переносить их на бумагу, так же спокойно, как Эвлия, когда рассказывает о зданиях, обычаях и привычках. Я, как и он, никогда не буду высказывать в текстах никаких суждений. А иногда буду добавлять детали того или иного факта, как Эвлия, который внезапно упоминал, что какая-нибудь мечеть покрыта черепицей или свинцом. Так моя история получится не чем иным, как бесконечным перечислением фактов, подобно «Путешествию» Эвлии Челеби. Я буду знать это и поэтому иногда буду совершать остановку, как и он, но, вспомнив, что в мире есть что-то еще, снова буду писать в центре бумажного листа

РАССКАЗ

и таким образом дам читателю понять, что мои факты очищены от приятных и забавных фантазий, появлявшихся в текстах из-за человеческих эмоций и страстей. Однажды читатель прочтет мои страницы, написать которые будет гораздо тяжелее, нежели 6000 страниц Эвлии Челеби, и увидит там туманную глыбу чистой, неприкрытой ничем истории. Все будет выглядеть на бумаге настоящим, как у Эвлии, точно дерево, птица или камень, и читатель почувствует, что за этим фактом следует другой, такой же настоящий. И тогда я избавлюсь от странных червей истории, что, казалось, извивались у меня в голове. В тот день освобождения я, может быть, пойду на пляж. И мое удовольствие от моря будет таким же искренним и безгрешным, как и удовольствие Эвлии от бассейна… Так я лежал и думал, но внезапно мои мысли прервал наглый автомобильный гудок. Этот отвратительный, пронзительный современный звук, который разорвал мечты, стер мгновения. Он сразу вывел меня из себя.

Я быстро встал с кровати, торопливо спустился по лестнице и вышел в сад. Ветер стал сильнее, надвинулись тучи — начинается дождь. Я закурил, прошел по саду, вышел на улицу. Эй вы, стены, окна, машины, балконы, жизни за этими окнами, резиновые надувные мячи, босоножки, плавательные круги, шлепки, банки, кремы, коробки, рубашки, полотенца, сумки, ноги, юбки, женщины, мужчины, дети, жуки, покажите мне, что вы можете мне рассказать, покажите мне ваши застывшие мертвые лица, покажите ваши загорелые плечи, вашу зрелую грудь, ваши ненадежные тонкие руки, ваши беспомощные взгляды, покажите мне все краски — ведь я хочу забыть себя, смиренно разглядывая все это, хочу улететь, забыть себя, глядя во все глаза на неоновые лампы, на пластмассовые рекламные стенды, на политические лозунги, на телевизоры, на голых женщин на стенах, на магазины, фотографии в газетах и пошлые афиши… Давайте, покажите мне, покажите!..

Стоп! Я, оказывается, дошел до пирса! Напрасное воодушевление — я обманываю самого себя! Я знаю, что я втайне люблю и в глубине души скучаю по всему; что считаю безжизненным и заурядным, и хотя я пытаюсь убедить себя в том, что все это мне противно, я сам являюсь частью всего этого. Иногда я убеждаю себя, что хотел бы жить на двести лет раньше или позже, но это ложь — я знаю, что обожаю даже это отвратительное опьянение. Я обожаю газированную воду и рекламумыла, стиральные машины и маргарин. Век, в который я живу, надел на меня очки, в которых все выглядит искаженным, я чувствую, что не могу разглядеть реальность, но, черт побери, мне нравится то, что я вижу!

Какой-то катер медленно приближается к пирсу, чтобы укрыться от южного ветра, и неторопливо покачивается на небольших волнах. Он и не подозревает о существовании подсознания, что качает его и заставляет двигаться, — счастливый катер! Я зашагал в сторону кофейни. Толпа. Ветер вздымает края скатертей на уличных столиках, но пластмассовые зажимы удерживают их на месте, чтобы мамы, папы и дети могли спокойно пить свой чай и газировку. На катере с трудом опускают парус — ему полюбился ветер. Белая ткань дрожит, опускаясь вниз, словно пойманный голубь, беспомощно бьющий крыльями, но тщетно: наконец парус спущен. Что будет, если я перестану играть в игру «что такое история»? Пойду почитаю свою тетрадь, просто отвлекусь архивными воспоминаниями. А если сесть и выпить чаю? Свободных столиков нет. Я подошел к окну и заглянул внутрь кофейни. Там сидят картежники, играют в карты, но есть свободные столы. Реджеп ходит сюда! Картежники смотрят на карты, потом кладут их на стол, словно устали от игры и отдыхают. Один из них собрал карты, тасует. Я смотрел, как он тасует, рассеянно глядя по сторонам, и вдруг мне стало все ясно, и я заволновался. Да-да! Все может решить колода карт!

Я возвращаюсь домой и продолжаю размышлять.

Я напишу обо всех преступлениях, убийствах и воровстве, войнах и крестьянах, пашах и мошенниках, обо всех этих фактах, что спят в тишине архива, по отдельности, на бумажках размером с карту. А потом я перетасую эту ужасную колоду из сотен, нет, миллионов событий, как колоду обычных карт; конечно, это будет очень трудно сделать, нужны будут специальные машины, барабаны, как в лотерее, которую обычно разыгрывают в присутствии нотариуса и свидетелей. И вручу все это моему читателю! Вот, скажу я ему, пожалуйста, молодой читатель, вот история и жизнь, читайте, как вам заблагорассудится: ничто ни с чем не связано, нет ни начала, ни конца, ни лица, ни спины, ни причины, ни результата. Все просто существует, и все, что есть, живет внутри этого, но никакой истории, что связала бы все это в единое целое, нет. Хотите — сами выдумайте такую историю. И тогда молодой читатель грустно спросит: как же так, истории не существует? Совсем не существует? И тогда я признаю его правоту и скажу: я вас, конечно же, понимаю, вы молоды; вам необходима история, которая бы все объясняла — ради общепринятых принципов и устоев, чтобы жить спокойно и верить в жизнь, полагая, что можно взяться за один кончик одного события и вытянуть на себя весь мир, любое место; иначе в таком возрасте можно сойти с ума; вы правы, скажу я и торопливо напишу сверху слово

РАССКАЗ

словно засунув джокера в колоду из миллионов карт, и начну впихивать под это слово карты, на которых и будет написан сам рассказ. Молодой читатель опять спросит: хорошо, но что все это значит? К чему все это приведет? Что нужно делать? Во что нужно верить? Что верно, а что — нет? Что нужно делать в жизни? Что такое жизнь? С чего надо начинать? В чем суть всего? Какой из этого вывод? Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать? Черт возьми! Мне стало очень тоскливо. Я иду обратно…

Я проходил мимо пляжа, и в этот момент из-за туч внезапно выглянуло солнце, и копошащаяся человеческая масса, покрывавшая песок, мгновенно потеряла смысл своего существования. Я попытался представить, что они лежат не на песке, а на леднике и хотят не загорать, а согреть ледник, как курицы, которые греют свои яйца. Но я знаю: эти усилия нужны для того, чтобы я порвал цепь причин и освободился от движущей силы необходимости, привязанной к привычным нам устоям. Если то, на чем лежат эти люди, не песок, а лед, то я не виновен, а свободен и могу делать все, что захочу. И все может произойти. Я пошел дальше.