исключительно рыцари и крупные феодалы западноевропейских стран. К концу XII в. рыцарство превратилось в основную массовую силу крестоносного движения. Активную роль в Третьем крестовом походе играли также феодальные государства, в политике которых к этому времени значительное место приобрели торговые интересы на Востоке.

Религиозные цели Крестовых походов все более отодвигались на задний план. Напротив, захватнические вожделения участников проступали все более рельефно сквозь мистическую оболочку, которой католическая церковь и теперь старалась закамуфлировать движение. Архиепископ Гийом Тирский с горечью признавал в своей «Истории деяний в заморских землях» – первой полной истории Крестовых походов и Иерусалимского королевства (до 1184 г.), – что он не находит среди деяний «наших князей ничего, что мудрый счел бы достойным изображения, что читателю принесло бы удовлетворение, а писателю послужило бы к чести». Идеализируя крестоносцев конца XI в., оттеняя их высокое религиозное воодушевление, дисциплинированность, мужество в сражениях, он противопоставлял им своих погруженных в мирские дела изнеженных современников, особенно тех, кто прижился на Востоке: они, по словам Гийома Тирского, «таковы, что, если бы кто попытался тщательно описать их нравы, вернее, чудовищные пороки, тот изнемог бы от обилия материала и скорее, кажется, сочинил бы сатиру, чем историю».

Но если религиозные побуждения рыцарства шли на убыль, то одним из важнейших постоянных внутренних стимулов Крестовых походов с конца XII в. стало стремление западноевропейских государств к господству на Средиземном море. Внешне это стремление в известной мере сплачивало рыцарство Запада, противопоставляло страны Европы Востоку. Однако оно же порождало и вражду между самими западноевропейскими государствами. Фиктивное, по существу, еще в первых крестоносных предприятиях пресловутое «единство западного мира», которое столь усердно подчеркивают буржуазные, в особенности католические, исследователи второй половины XX в., старающиеся таким образом удревнить истоки «атлантизма» и представить имеющей вековые традиции «западную христианскую цивилизацию», во второй половине XII в. явно рушится. На первое место в Крестовых походах выдвигается принимающее порой ожесточеннейший характер соперничество западноевропейских государств в борьбе за экономическое, военное, политическое преобладание на Средиземном море.

Все это отчетливо сказалось во время Третьего крестового похода.

Призывы римских пап были встречены народными массами далеко не так сочувственно, как это бывало прежде. Когда в начале 1189 г. в Англии, а потом во Франции была введена всеобщая подать в размере десятой части всех доходов, предназначавшаяся для нужд похода, – Саладинова десятина, это вызвало возмущение в низах. Сборщиков Саладиновой десятины встречали камнями, так что во Франции ее вообще пришлось отменить. Ропот против налога поднялся и среди духовенства, которое увидело в установлении такого сбора покушение на свои привилегии.

Видный французский церковный деятель и писатель архидьякон Пьер Блуаский считал: «Если князья под предлогом нового паломничества… налагают клеймо рабства на церковь Христову, требуя с нее налогов, то верный сын церкви должен скорее умереть, чем повиноваться». Кое-где Саладинова десятина породила известное недовольство даже в рыцарских кругах. Рыцарь-поэт, который затем сам примет участие в походе на Восток, Конон Бетюнский резко обвинял сильных мира сего в том, что они «приняли крест за деньги и облагают десятиной духовенство, горожан и сервов. Их крестное знамение – не вера, а корыстолюбие». Отрицательное отношение к самому почину Крестового похода, исчезновение былой, почти всеобщей веры в его спасительность и бескорыстную сущность – лейтмотив таких высказываний.

Поддержку крестоносный клич Рима получил главным образом в феодальных кругах – отчасти среди мелкого и среднего рыцарства, в правящих сферах западных королевств, а также у патрициата североитальянских городов. Уже в 1188 г. в Сирию двинулись флотилия норманнско-сицилийского пиратского адмирала Маргаритона, о коем упоминалось выше, и несколько десятков галер из Пизы и Генуи.

В Англии, Франции и Германии стали формироваться сухопутные силы. Взять крест решили государи этих стран – Генрих II Плантагенет, Филипп II, впоследствии прозванный Августом, и император Фридрих I Барбаросса. У каждого из них имелись свои особые причины участия в походе.

Генрих II (1154–1189) на протяжении всего своего правления стремился доставить Анжуйской державе устойчивые позиции в Средиземноморье. Вскоре после Второго крестового похода, в 1152 г., он женился на разведшейся со своим мужем Людовиком VII Алиеноре Аквитанской и таким образом присоединил к старым владениям Плантагенетов во Франции – графствам Анжу и Мен – еще и герцогство Аквитанию, в пределах которого находился Марсель. Герцогство это играло значительную роль в левантийской торговле, с которой была связана и сама Англия. Английские корабли обычно плыли в Средиземное море либо вдоль берегов Франции и Испании – к Гибралтару, либо открытым морем до Бордо; там их груз переносили на речные барки, направлявшиеся по Гаронне к Тулузе. Здесь английские товары перегружали на вьючных животных, которые доставляли их в Нарбонну, где груз принимали уже корабли, державшие курс на Александрию и сирийские порты. Этот-то путь и проходил через герцогство Аквитанское.

Неудивительно, что Генрих II старался обеспечить влияние Англии во всех странах, прилегающих к Средиземному морю. Важным средством его средиземноморской политики являлись династические браки. В эту «брачную дипломатию» он втянул чуть ли не всех своих детей. Одну из дочерей, Алиенору, король выдал за кастильского короля Альфонса VIII, другую, Иоанну, – за короля Сицилии Гилельма II (брак оказался бездетным, так что в Сицилии не было английского наследника на ее трон); старшего сына, Ричарда, Генрих II сосватал дочери Санчо VI, короля Наварры, принцессе Беренгарии.

Далеко не чужд был Генрих II и расчетам на овладение самим Иерусалимским королевством. Туда тоже тянулись родственные нити Анжуйского дома Плантагенетов: ведь король иерусалимский Фулько (1131–1143), он же граф Анжу, чей сын Жоффруа Плантагенет в свое время взял в жены дочь английского короля Генриха I Матильду, приходился дедом Генриху II. Недаром английский король, многое сделавший для укрепления политической централизации в стране, вместе с тем всегда выказывал внимание и к заморским владениям своих родичей. Не раз он передавал крупные денежные суммы для защиты Святой земли от «неверных» и еще до падения Иерусалима договаривался то с Людовиком VII, то, позднее, со своим зятем Гилельмом II Сицилийским о Крестовом походе.

Генрих II, давно вынашивавший идею установления всемирного владычества англо-французской державы Плантагенетов, тотчас согласился принять участие в Крестовом походе, клич к которому бросил Рим, поскольку успешная война на Востоке сулила значительное расширение сферы влияния Анжуйской державы на Средиземном море.

Усилия папства оказали воздействие и на другого тогдашнего государя, носившегося с планами всемирного владычества, – германского императора Фридриха I Барбароссу (1152–1190), того самого, который, еще будучи герцогом Швабским, участвовал во Втором крестовом походе. Плачевный опыт ничему не научил этого крайне воинственного и агрессивно настроенного правителя (примечательно, что сотни лет спустя