— Привет… — Остановившись посреди гостиной, Таня смотрит на меня с растерянностью. — А ты… — кивает на кучу бумажных салфеток, валяющуюся на полу. — Ты чего это тут?

Я в тысячный раз вытираю рукавом распухший от слёз нос и жалобно пищу:

— Скажи честно, со мной очень тяжело жить?

Теперь Таня выглядит ещё более растерянной. Переступает с ноги на ногу, кусает губу.

— Да нормально с тобой жить, Василина. Я же не люблю быть одна, а с тобой никогда не бывает скучно.

Теперь впору ещё раз расплакаться. Жить ей со мной нормально. Не скучно. Не скучно, потому что Тане приходится убираться за нас двоих и я не немая, а говорящая.

— Скажи уж как есть, — убито вздыхаю я. — Ужасная я соседка.

— Ты совсем не ужасная, — пылко возражает Таня. — Ты же мою маму помнишь? Вот кто реально ужасная соседка.

— Да потому что твоя мама — трушная Стервелла и тиран! Такое сравнение, уж прости, слабое утешение.

— Да что случилось-то, Василин? — Наклонившись, Таня быстро собирает комки салфеток с пола и складывает их на журнальный столик. — Почему плачешь?

— Карим ушёл, — шёпотом говорю я, в отчаянии подтягивая к себе колени. — Сказал, что я его высосала.

Таня опускается на диван рядом со мной и, сложив брови в сочувственную галочку, находит мою руку.

— Как так-то? У вас же всё хорошо было вроде?

— Он меня уволил… Потом мы поругались…

Я испытываю странное торжество, когда вижу, как Таня в ужасе округляет глаза. Мне нужно её сочувствие. Жизненно необходимо услышать, что я была права, а Карим нет.

— Уволил?! Поэтому ты сегодня рано? Он тебя выгнал с работы?

На смену торжеству моментально приходит раздражение из-за глупых вопросов, которые Таня задаёт. При чём тут выгнал? Разве слова «увольнение» здесь недостаточно?

— Конечно, он меня не выгонял. Я сама ушла. А что, по-твоему, мне было делать? Остаться, после того как он перечислил кучу причин, по которым мы не можем работать вдвоём, и ткнул носом в мой непрофессионализм?!

— Получается, он уже нашёл тебе замену? Тогда это очень некрасиво с его стороны.

— Да нет ещё, не нашёл. По крайней мере, я на это надеюсь. Это уж вообще был бы цинизм.

Теперь Таня молчит.

— Говори, — требую я.

— Ничего. — Она поднимается и начинает запихивать в ладонь салфетки. — Я пойду лучше суп разогрею. Ужинать будешь?

— Таня! — рявкаю я. — Что у тебя за привычка? Чуть что — голову в кусты! Вижу ведь, что тебе есть что сказать.

Таня немного краснеет, сжимает пальцы в кулаки.

— Хорошо. Если тебе не нашли замену, то бросить работу посреди дня — это действительно непрофессионализм.

Теперь краснею я. Да они все сговорились, что ли? Никакой поддержки! Даже от милой тихой Тани.

— Посмотрела бы я, как вела бы себя ты, если бы тебя уволили!

— Меня увольняли, — до противного невозмутимо отвечает Таня. — Когда я на первой работе напутала с договором, и фирма понесла убытки. Было очень обидно и стыдно, но я никуда не сбегала до тех пор, пока не передала дела.

Теперь я злюсь на себя. Нашла, у кого искать понимания. У Тани, которая лучше застрелится, чем сделает что-то не по инструкции.

— Тебя уволил тот, кто является твоим парнем? — сочась язвительностью, цежу я. — Если нет — тогда нечего сравнивать свою обиду с моей.

Таня дёргается так, будто я её ударила. Моргает, хватает ртом воздух. Если бы я могла, в эту же самую секунду изобрела бы машину времени и отмотала время назад, чтобы этого не говорить. Потому что это дно. Финиш.

— Вот поэтому я и не люблю высказывать своё мнение. Потому что ты всегда так реагируешь, если слышишь то, что тебе не нравится. — Её голос начинает дрожать: — Мне, конечно, не понять, каково это — быть уволенной своим парнем. Но когда меня уволили, всё равно было очень обидно! Только обижалась я в первую очередь на себя. Потому что это я напортачила с договором, а не кто-то другой! Не у тебя одной есть чувства! Мне тоже бывает больно, даже несмотря на то, что у тебя есть парень, а у меня никого нет!

Развернувшись, Таня уносится на кухню. Хлопает дверца холодильника, гремят кастрюли, заглушая звуки её тихих всхлипываний.

Это официально: я свинья. Жирный хрюкающий бекон, который никогда не должен увидеть магазинные прилавки, чтобы кого-то ненароком не отравить. Чтобы довести святую Таню — нужен талант. Самое главное, я прекрасно знала, каким будет эффект от моих слов, и всё равно их произнесла. Потому что от сказанного Таней стало неприятно, и в ответ я хотела сделать больнее, чем она мне. Больнее — потому что я люблю выигрывать.

И тут меня шарахает. Я ведь вовсе не доказываю Кариму, что я его достойна. Это моя стратегия по жизни: методично убеждать всех, что я круче. А если у меня по каким-то причинам не получается, то первый импульс — сделать этим людям больно. Как сейчас Тане. Она выступила на стороне Карима, и за это я ударила её по самому больному. После увольнения Карим пришёл поговорить, а я в отместку передала ему слова мамы, чтобы ранить сильнее, и сказала, что больше никогда не хочу его видеть.

Становится так плохо, что я за секунду слетаю с дивана и бегу в туалет, где меня рвёт в унитаз. По щекам снова катятся слёзы, дрожат руки. Кажется, что я неумолимо проваливаюсь в холодную тёмную дыру, а как удержаться на поверхности — не знаю. И помощи ждать неоткуда. Таня обижена, Карим ушёл… Мама с папой торчат на Грушинском фестивале, а Мила занята готовкой пирогов Сене.

— Тань… — Я замираю в дверях кухни, наблюдая, как она режет румяный багет.

Таня покупает его в одной кофейне по дороге с работы, потому что знает, что я его люблю. Я когда-то ей об этом сказала, что, мол, вкусный, и теперь она дважды в неделю этот багет притаскивает. Господи, если ещё и она скажет, что я её высосала, это будет тотальное жизненное фиаско. Потому что такой терпилы, как Таня, мне вовек не сыскать.

Но она на меня даже не смотрит и продолжает нарубать хлеб. Почти весь порубила, а это значит, что Таня действительно в ярости. В ярости или нет, но тарелки на стол две поставила. Мне до её человечности — как Бузовой до футбола и МХАТа.

— Тань, — говорю чуть громче, — прости меня, пожалуйста.

Таня наконец выпускает из рук нож и начинает укладывать хлеб в корзинку. Молча смахивает крошки в раковину, споласкивает доску и ставит её в сушилку. На меня так и не смотрит.

— Повезло тому, чьей женой ты станешь, — осторожно подлизываюсь я. — Карим бы вообще до потолка прыгал.

— Карим бы до потолка не прыгал, потому что любит не меня, а тебя, — неожиданно сурово отрезает Таня, камнем приземляясь на стул. — Твои извинения приняты.