Мне не довелось совершить столь монументального открытия. Мало кому это удавалось. Но даже более прозаичные открытия могут вызвать у ученого аналогичное возбужденное сердцебиение. В эти моменты испытываешь чувство глубокой связи с космосом. По правде говоря, это и есть главное содержание историй, вплетенных в абстрактную математику и специализированный язык. Эти истории дают подробнейшее описание Вселенной или чего-то, связанного со Вселенной, — как она родилась, как стареет, как развивается. Эти истории дают возможность взглянуть на Вселенную с точки зрения, которая в иных условиях недоступна. Они образуют вход в новые царства реальности, которые в самых приятных случаях оказываются совершенно неожиданными. При помощи математики, подтвержденной экспериментом и наблюдениями, нам позволяется общаться с чуждым и чудесным космосом.

Истории, которые уже много тысяч лет люди рассказывают на естественных языках, играют аналогичную роль. При помощи историй мы отрываемся от единственной доступной нам обычной точки зрения, и на краткий миг нам удается увидеть мир иначе. Мы воспринимаем привычный мир глазами рассказчика и через призму его воображения. Авиатренажер историй — наш портал в индивидуальные миры, существующие в сознаниях других людей. По словам Джойс Кэрол Оутс, чтение — «единственное средство, при помощи которого мы влезаем невольно, часто оказываясь беспомощными, в чужую кожу, чужой голос, чужую душу, чтобы проникнуть в сознание, нам неизвестное»38. Без историй нюансы чужого сознания были бы для нас так же непроницаемы, как микромир без знания квантовой механики.

Дает ли это отличительное свойство историй эволюционные последствия? Исследователи считают, что да. Мы пришли к успеху в значительной степени потому, что мы — чрезвычайно общественный вид. Мы способны жить и работать группами. Не в идеальной гармонии, но с достаточной степенью сотрудничества, чтобы сильно поднять шансы на выживание. Дело не только в том, что вместе безопаснее. Вместе можно изобретать, участвовать, доверять и сотрудничать. А для успешной совместной жизни очень важно то самое знакомство с разнообразием человеческого опыта, которое мы впитываем через истории. Психолог Джером Брунер отметил, что «мы организуем свой опыт и свою память о человеческих событиях в основном в форме нарратива»39, и это заставило его усомниться в том, что «такая коллективная жизнь была бы возможна, если бы не наша человеческая способность организовывать и передавать опыт в виде нарратива»40. Посредством нарратива мы исследуем весь спектр человеческого поведения, от общественных ожиданий до чудовищных проступков. Мы наблюдаем всю широту человеческой мотивации, от высоких стремлений до достойной порицания жестокости. Мы встречаем самые разные человеческие переживания, от победного триумфа до душераздирающей утраты. Как подчеркивает лингвист Брайан Бойд, нарративы таким образом делают «социальный ландшафт более судоходным, более широким, более открытым для возможностей», порождая в нас «жажду понять наш мир не только в терминах нашего собственного непосредственного опыта, но и через опыт других — и не только реальных других»41. Сюжеты, рассказанные в мифах, историях, сказках или даже в приукрашенных описаниях повседневных событий, — ключ к нашей общественной природе. При помощи математики мы соприкасаемся с другими реальностями; при помощи историй мы соприкасаемся с другими сознаниями.

Когда я был ребенком, я часто смотрел оригинальный сериал «Звездный путь» вместе с отцом, а позже повторил эту традицию с собственным сыном. Поучительные истории и космические оперы всегда привлекают тех, кому нравятся героические походы, сдобренные философскими размышлениями. В одном из самых захватывающих эпизодов, «Дармок», из сериала «Звездный путь. Следующее поколение», показана чрезвычайно важная роль историй в формировании цивилизации. Представители гуманоидной расы тамарианцев общаются между собой исключительно посредством аллегорий, поэтому прямая и ясная речь капитана Пикара для них так же непостижима, как для него — их постоянные ссылки на множество незнакомых историй. В конце концов Пикар, поняв их основанное на аллегориях мировоззрение, добивается межрасового взаимопонимания, читая «Поэму о Гильгамеше».

Для тамарианцев закономерности жизни и общества запечатлены в наборе общеизвестных историй. Наши ментальные шаблоны не столь однобоки, но тем не менее именно нарратив обеспечивает нам одну из важнейших концептуальных схем. Пионеры эволюционной психологии антрополог Джон Туби и психолог Леда Космидес высказали предположение, почему это так: «Мы развились не так уж давно из организмов, для которых единственным источником информации (не врожденной) был собственный опыт особи»42. А опыт, будь то спор с толпой на современной Таймс-сквер или организация групповой охоты на равнинах кайнозойской Африки, дает информацию в виде пакетов, напоминающих истории. Если бы мы обладали фантастическим сверхчеловеческим зрением, позволяющим видеть частицы, о котором я говорил в предыдущей главе, пакеты опыта, возможно, имели бы иной характер: возможно, мы организовывали бы свои мысли и воспоминания в виде траекторий частиц или квантовых волновых функций. Но при обычном человеческом восприятии палитра нашего опыта расцвечена нарративом, и, соответственно, наш разум приспособлен к изображению Вселенной через истории.

Заметим, однако, что форма — это одно, а содержание — другое. Хотя опыт привил нам тягу к структуре истории, мы используем нарратив для организации наших представлений далеко не только в рамках встреч с другими людьми. Отличный пример здесь — успехи науки. История о том, как одинокий биологический вид пускается в путь, чтобы овладеть величественными тайнами реальности, и возвращается с самыми поразительными открытиями, действительно может стать сюжетом драмы или героического эпоса. Но стандарт успеха для научного содержания этих историй диаметрально противоположен тем мерам, которыми мы измеряем наши человеческие одиссеи. Главная задача науки — отдернуть завесу, которая заслоняет собой объективную реальность, поэтому научные описания должны соответствовать стандартам логики и проверяться при помощи воспроизводимой экспериментальной экспертизы. Это сила и это же слабость науки. При помощи строгого следования стандартам, помогающего минимизировать субъективность, наука концентрируется на результатах, недоступных ни одному члену нашего биологического вида по отдельности. Исключительно важное для квантовой физики уравнение Шредингера многое сообщает нам об электронах — как же захватывающе видеть перед собой уравнение, описывающее поведение этих туманных частиц с большей точностью, чем можно описать любое другое событие на нашей планете! — но эта математика мало что говорит нам о Шрёдингере или об остальных людях. Это цена, которую наука с гордостью платит за квантовую летопись, применимую далеко за пределами нашего уголка реальности и, быть может, верную повсюду в пространстве и времени.

Истории, которые мы рассказываем о различных персонажах, реальных или выдуманных, имеют другую цель. Они освещают богатство нашего неумолимо ограниченного и насквозь субъективного существования. Ошеломляющий рассказ Амброза Бирса, описывающий короткий эпизод военной казни на мосту через Совиный ручей, в максимально обнаженном виде показывает то, что Эрнест Беккер описывал как «мучительную врожденную жажду жизни»43. В рассказе мы видим усиленную версию этой мучительной жажды. И когда мы становимся свидетелями того, как измотанный, но радостный Пейтон Факуэр протягивает руки, чтобы обнять жену, а петля резко выдергивает его — и нас — из сцены воображаемого побега, наше представление о том, что значит быть человеком, расширяется. При помощи языка эта история разрывает пределы, которые в противном случае наложил бы наш собственный скромный опыт. По мере того как мастерски подобранные слова направляют наше воображение, мы обретаем более глубокое чувство нашей общей человечности и более тонкое понимание того, как нам выжить как общественному биологическому виду.