Молодые пребывали в приподнятом настроении. Особенно всех тронул приезд Изабель. После тоста за новобрачных Эдмундо поднял бокал и предложил выпить за «выдающуюся юную леди, проделавшую долгий путь, чтобы разделить с нами этот счастливый миг».

Изабель смутилась, тем более что дети самого Эдмундо проделали куда более долгий путь. Но вскоре подпала под обаяние отчима, с неподдельной любовью глядевшего на ее маму.

На вечер был назначен прием в более широком составе. Планировалось, что на нем будут играть многие музыканты оркестра. Ожидался даже духовой квинтет.

— Как жаль, что ты не можешь остаться, — посетовал Эдмундо. — Я так хотел послушать, как ты играешь на скрипке.

— Не много потеряете. Я в последнее время почти не упражнялась.

— Ну, не скромничай, — галантно возразил отчим. — Мюриэл мне рассказывала, как у тебя скрипка в руках поет. Обещай, что на Рождество опять приедешь и скрипку привезешь.

Изабель была так очарована этим человеком, что твердо решила выбить из Реймонда разрешение навестить маму с семьей на Рождество.

Самолет приземлился в Окленде в начале десятого. Изабель шла навстречу ожидавшему ее с распростертыми руками отцу, и ее вдруг охватила грусть.

Он был для нее всем. Или почти всем.

Но в жизни Реймонда да Коста не было места музыке.

Был канун Рождества, без двадцати двенадцать, когда Адам толкнул дверь палаты номер 608 в Массачусетской психиатрической клинике. Дородная медсестра, латиноамериканка по происхождению, ласковым голосом убаюкивала пациентку.

В первый момент Адам растерялся. Он понимал, что Ане сейчас больше всего требуется сон, но жаждал убедиться, что с ней все в порядке.

Адам молчал, но она каким-то образом уловила его появление и слабым голосом окликнула:

— Адам, это ты?

— Тише, Аня, тише. Тебе не надо волноваться.

— Хорошая шутка, — ответила она, с трудом ворочая языком. — Особенно после того, что я наделала. — Она с усилием повернула голову и посмотрела на него. — Не надо было тебе приезжать, — пролепетала она.

— Нет, надо, — возразил Адам. — Ты ведь и сама этого хотела.

Она не ответила. Было не ясно, соглашается она с ним или нет.

Адам смущенно повернулся к сестре:

— Вы можете идти, я один из ее лечащих врачей.

— Вот и чудесно, доктор, — кивнула женщина и деликатно удалилась.

Адам тут же занял кресло возле постели больной.

— Мне так стыдно, — хриплым голосом произнесла та. — Ничего у меня не получается, это у меня талант такой. Даже умереть толком не сумела.

Он в ужасе помотал головой.

— Зачем ты это с собой сделала? Мне казалось, нам с тобой так было хорошо вместе.

— Вот потому и сделала, Адам. Было Рождество, а я совсем одна. Мне так тебя не хватало! И одновременно я поняла, что мы никогда не сможем быть вместе.

— Но почему? — нежно произнес он.

— Потому что ты женат, — медленно ответила Аня. И с выражением добавила: — И у тебя есть ребенок. Да и вообще… лучше бы нам с тобой никогда не встречаться, ты бы был счастливее.

— Нет! — возмутился Адам. — Аня, ты — самое замечательное, что со мной когда-либо случалось. Ты мой самый большой подарок в жизни. Единственное, чего я по-настоящему хочу, это быть с тобой.

— Это неправильно, — твердила она.

— С каких это пор любовь стала подчиняться каким-то правилам? Ради бога, прекрати себя терзать.

— Ты не можешь меня любить, — прошептала она.

— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул Адам.

С грустной улыбкой она ответила:

— Такое со мной впервые. Я никогда не испытывала такого счастья.

Ему захотелось прижать ее к себе и утешить, но она была слишком слаба и еще далека от выздоровления. Да и вообще, это же больница! А он — врач.

— Давай телевизор включим, — предложил он. — Еще застанем трансляцию рождественской мессы из Святого Патрика.

— Если хочешь… — неуверенно согласилась она.

Адам включил телевизор, и они стали смотреть. Он то и дело поглядывал на больную и все больше убеждался, что правильно рассчитал. В каком-то смысле размеренная служба отвлекла ее от горестных раздумий.

Потом он выключил телевизор и попытался уговорить ее заснуть. Аня, как ни странно, отчаянно сопротивлялась. Было видно, что желание говорить с ним сильнее ее физиологической потребности в сне.

Быстро близилось утро. Девятичасовой рейс на Торонто входил в число немногих, которые летали и по праздникам, и Адам понимал, что обязан попасть на него.

— Ну вот что, мой русский друг, — объявил он, потрепав Аню по руке, — мне в самом деле пора ехать. Обещаю, что возьмусь за улаживание наших дел. И буду звонить тебе каждое утро. Только ты должна пообещать, что будешь мне верить.

— Попробую. — Уголки губ шевельнулись едва заметно. Но это уже были первые признаки жизни.

— Вот и умница, — похвалил он и поцеловал ее в лоб.

— Спасибо тебе, Адам, — пошире улыбнулась она. — Спасибо, что приехал.

— Аня, родная моя, — прошептал он, — когда в следующий раз я тебе понадоблюсь, попробуй сначала позвонить. Дешевле обойдется, — пошутил он.

Они улыбнулись друг другу.

— Папа!

Хедер играла перед коттеджем с братьями Розенталь и вдруг увидела отца.

Тот с жаром обнял девочку.

— Как же я соскучился! Испортил тебе весь праздник, да?

— Не совсем, — надулась дочь. — Подарки я все равно получила.

— А где мама? — безразличным тоном поинтересовался Адам.

— Они с Чарли и Джойс учатся кататься на лыжах.

— Ну что ж, — ответил Адам, — тогда пойду переоденусь и встречу их у подножия горы. То-то удивятся!

Хедер покричала ему вслед:

— Ты не очень спеши, пап!

Адам обернулся.

— А что такое?

— Маме-то ты точно праздник испортил.

И словно ему еще было мало плохих новостей, вместо точки влепила ему снежок прямо между лопатками.

Господи, подумалось Адаму, что же я натворил!

Тони ехала с горы прямо на Адама, как будто нарочно прицеливалась, и только в самый последний момент притормозила, взметнув вихрь снега в каких-то трех метрах от мужа.

В первый момент оба не знали, что сказать.

Наконец заговорил Адам:

— Я вернулся.