— Пять минут…

— Это я так долго спал?

— Нет еще… будете спать…

Откинув голову, она медленно встряхивает волосами, и они качаются из стороны в сторону. Сквозь кимоно можно ясно увидеть, как в такт этим движениям колышется ее грудь. Я напрягаюсь, потихоньку спускаю левую ногу на пол, перемещаю на нее центр тяжести и вскакиваю с кровати. Делаю шаг вперед, протягиваю руки, обнимаю ее и неожиданно сильно щекочу. Женщина коротко вскрикивает, вырывается из моих рук и пытается убежать. Но бежит она не к окну, не к двери, а прямо ко мне. Мы сталкиваемся и падаем на кровать. В моих глазах смеются коричневые веснушки, между пальцами натягивается нежная оливковая пленка. Вмятина на постели, оставленная женщиной… приготовленное мне ложе для сна…

Напротив кровати стоит платяной шкаф. Матово-белые большие металлические ручки. Поверхность шкафа, отделенная под бамбук, светло-коричневая и отполирована так, что на расстоянии двух метров можно смотреться в нее как в зеркало. Женщина где-то, видимо на кухне, тихо напевает. Доносятся лишь отдельные звуки, поэтому разобрать, что за песня — невозможно. Надев пиджак, я иду… идет и женщина… она проходит миме лимонной шторы, и сразу лицо ее становится черным, волосы — белыми, губы — тоже белыми. Зрачки — белыми, белки — черными, веснушки превращаются в белые точки, будто это пыль на скулах каменной скульптуры… крадучись, я направляюсь к двери.

Вдруг я замедляю шаг и останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает назад пружина воздуха. Центр тяжести, перенесенный с пальцев левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в колене. Потому что подъем очень крутой.

Дорога не асфальтированная, а покрытая грубым бетоном, и, видимо, чтобы предотвратить скольжение, через каждые десять сантиметров в нем прорезаны узкие бороздки. Но пешеходам от этого пользы мало. К тому же пыль и крошки от стирающихся на шершавом бетоне покрышек постепенно забили все неровности, и в дождливый день, если ботинки на резине, да еще старые, идти по такой дороге — дело, наверно, нелегкое. Видно, она рассчитана на автомашины. Бороздки через каждые десять сантиметров, по всей вероятности, могут сослужить им службу. Не исключено, что они оказываются эффективными и для отвода воды в кювет, когда талый снег и грязь забивают водостоки.

Впрочем, все эти ухищрения напрасны, так как машин здесь совсем мало. Из-за отсутствия тротуара во всю ширину дороги, поглощенные беседой, не обращая ни на что внимания, идут несколько женщин с сумками в руках. Посреди дороги мчится вниз мальчишка на роликах, завывая как сирена. Я поспешно посторонился, потому что тоже шел посреди дороги.

Тут я замедляю шаг и останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает назад пружина воздуха. Центр тяжести, перенесенный с пальцев левой ноги на пятку правой, снова возвращается к левой и сосредоточивается в колене.

Слева — крутая стена, сложенная из камней. Справа — почти отвесный обрыв, начинающийся сразу же за низким, лишь для видимости, металлическим ограждением и неглубоким кюветом. Стена, казалось, перерезает и дорогу впереди, которая круто поворачивает здесь влево и потом должна резко пойти в гору, к жилому массиву на холме. Через пять-шесть шагов обзор расширится, и я увижу улицу, которая мне нужна. В этом можно не сомневаться. Пейзаж, его даже не замечаешь — так привычна стала мне эта дорога, по которой я могу идти хоть с закрытыми глазами… дорога, ставшая такой родной — сколько сотен раз ходил я по ней… и сейчас, как всегда, иду по ней — я возвращаюсь домой.

Но тут я непроизвольно останавливаюсь. Останавливаюсь, точно меня отбрасывает пружина воздуха. Останавливаюсь с желанием бежать назад от этой удивительно четкой картины, от этого вида крутой дороги, на которую обычно не обращал внимания. Причина, заставившая меня остановиться, была, конечно, ясна, но в это трудно поверить. Почему-то пейзаж, который должен был открыться сразу же за поворотом, пейзаж, казалось знакомый мне не хуже дороги, расстилавшейся сейчас передо мной, я никак не могу вспомнить.

Оснований для беспокойства пока еще не было. Такие провалы памяти, по-моему, бывали у меня уже неоднократно. Надо подождать. Когда смотришь на стену, выложенную квадратами, смещается фокус и чувство дистанции теряется. Забыть на какой-то миг имя знакомого человека — в этом нет ничего странного. Вот я сейчас упрусь в землю левой пяткой, уравновешу центр тяжести — много времени это не займет — и спокойно дождусь, пока фокус восстановится. Ведь за поворотом улица, где мой дом, — это совершенно точно. Я просто никак не могу вспомнить, но то, что он существует, — факт неопровержимый.

Небо по сезону сплошь затянуто негустыми синевато-серыми тучами, и уже надвигаются вечерние сумерки, хотя часы показывают двадцать восемь минут пятого. Еще достаточно светло, чтобы различить бороздки, прорезающие дорогу через каждые десять сантиметров, но не настолько светло, чтобы предметы отбрасывали тень. Стена слева уже вся темная, виной тому, видимо, материал, из которого она сложена, да к тому же и влажный мох быстрее впитывает мглу. Я скольжу взглядом вверх по стене, дохожу до прерывистой неровной линии — в этом месте небо пронзительно-светлое. Рассмотреть, что там, конечно, невозможно, но на середине холма, я это знаю, должны стоять три небольших деревянных жилых дома и около них — окруженное деревьями не то общежитие, не то гостиница. Там, от самого конца склона, идет еще одна дорога, но я редко ею пользовался и поэтому плохо помню — тут уж ничего не поделаешь. Я даже возлагаю надежду на то, что где-то в тайниках памяти, хоть и нечетко, что-то все же сохранилось. Иначе такого воспоминания не родилось бы, когда расстилавшаяся передо мной дорога распахнула двери в прошлое. А может быть, в действительности совершенно неизвестное место представляется мне знакомым потому, что, по мне, весь мир за пределами моего поля зрения пусть хоть исчезнет. Но исчезла тем не менее лишь улица, где мой дом.

Север… в какой же он стороне? Не могу даже определить положение солнца, а еще пытаюсь совершенно точно угадать направление! В долине, что внизу, под обрывом, это бы удалось сделать. Я нахожусь на такой высоте, что ряды домов там оказались значительно ниже уровня моих глаз, и я вижу лишь черепичные и железные крыши — поле, где вместо овощей — люди и лес антенн, улавливающих радиоволны, — все это напоминает геометрические фигуры игрушечного лабиринта, вижу трубу бани, торчащую рядом с каменной оградой. Прямо напротив меня… но я уверен, что смогу точно проделать в уме весь путь через лабиринт до бани, что стоит у меня на дороге… Вот я присаживаюсь у недавно открытого магазина. Улица, по которой любят прогуливаться старики, покуривая сигареты. Улица, по которой после трех часов спешат женщины с банными принадлежностями. Дорога — объезд у самого обрыва, — по которой снуют грузовички, развозящие керосин. На ее обочинах громоздятся горы обломков рекламных щитов.

Переступаю с ноги на ногу, дышать становится все труднее. И по мере того как дышать становится все труднее, начинает расти беспокойство. А может быть, оттого, что растет беспокойство, дышать становится все труднее. И мне не только не удается восстановить фокус, но, хуже того, улица за поворотом все больше превращается для меня в белое пятно, будто ее стерли отличным ластиком. Стерт цвет, стерты очертания, стерты формы, наконец, стерто, кажется, само существование этой улицы. Сзади слышатся шаги. Меня обгоняет мужчина, по виду служащий, с папкой в левой руке и с зонтом в правой. Ссутулившись, загребая ногами, он идет, размахивая зонтом в такт шагам. Видимо, оторвалась застежка, и складки зонта, точно дыша, то расходятся, то сходятся. Окликнуть его не хватало смелости, но в какой-то миг захотелось пойти за ним следом. Может, это и есть самое главное — вот так, не колеблясь, и не раздумывая, идти вперед? Во всяком случае, через каких-нибудь пять-шесть шагов я смогу увидеть, что там за поворотом. Мне кажется, что если удастся своими глазами убедиться в реальности пейзажа, все легко разрешится, как застрявшая в горле пилюля легко проглатывается с водой. Мужчина как раз заворачивает за угол. Он исчезает, но никакого вопля не слышно. Видимо, улица там существует, в чем он и был абсолютно уверен. То, что удалось мужчине, должно удаться и мне. Всего каких-то пять-шесть шагов, какие-то десять секунд — невелика потеря.