третьего, когда заходил. Точно она, они бы не разродились себе такую, сами только что не бомжи. Стоит его, то есть отцова, микроволновочка, уже загаженная чем-то, у них вся квартира такая, вся в чем-то. Юра акцентировать не стал, просто похлопал по ней: «А, старая знакомая!» Те, с третьего, сделали вид, что не поняли. Может, тоже думают, что мельхиты им принесли.

Мельхиты, мельхиты…

Несколько раз собирался сообщить матери… маме… в конце концов, она тоже несет какую-то ответственность. Мы в ответе за тех, кого мы приручаем. А она долго приручала отца, одомашнивала, даже стригла его сама. Но так ей и не сообщил. Это значило рассказать о мельхитах, нарушить клятву, которую давал, ну и что, что в детстве… «Как фатер поживает?» – спрашивала иногда. «Нормально». Ее такой ответ устраивал. Переходила на другие темы, начинала жаловаться на беженцев, на погоду, на настроение.

Отец был старше ее лет на двадцать. Когда они поженились (карточка на подоконнике), отцу было под сороковник.

Маме, естественно, восемнадцать.

Она училась на биофаке. Отец ходил туда вольнослушателем, хотя работал на электромеханическом, горячо интересовался насекомыми. У него уже тогда была небольшая коллекция. Два каких-то редких жука и паук-крестовик Иннокентий Иванович. «Девственник», – с гордостью добавлял отец.

Сама мама увлекалась инсектофагами, диплом по ним писала. Насекомоядными то есть. Ежи, муравьеды, летучие мыши. Еще и греблей занималась.

Ухаживания отца принимала благосклонно, но спокойно. Они встречались летом, гуляли, говорили на разные темы. Она разрешала целовать себя в потную шею и кормить мороженым с ложечки.

А отец горел и дымился от любви. К моменту их свадьбы в его жизненном списке, кроме насекомых, имелись два брака и одна судимость, правда несерьезная.

Чем отец брал девушек, непонятно: внешности у него не было. Усы типа «д’Артаньян на пенсии», как называла их мать, отросли уже при Юрке. Кроме того, у отца был запах. Одеколоны, которые изливал на себя, не спасали. Перебивала его лишь вонь от насекомых, которых он держал и выкармливал.

Мама всё терпела. Как будто даже не замечала. Жила в мире своей общительности.

Отец уходил от нее, но ненадолго. Его «восемнадцатилеточки» быстро перегорали, не выдерживали друзей-насекомых, начинали капризничать. Отец молча собирал вещи, увозил насекомых на «Скорой помощи» и возвращался к маме. И наступал очередной медовый месяц.

Вернувшись в третий раз, мать на прежнем месте отец не обнаружил.

В квартире оказался только семнадцатилетний Юрик с какой-то полуодетой девицей. «Когда мама придет?» – осторожно спросил отец. «Никогда, – сообщил Юрик, заслоняя девицу. – Она замуж вышла». Отец медленно сел на стул. К вечеру у него случился микроинсульт.

Мама примчалась, поухаживала, нажарила котлет, но оставаться не пожелала. «Мне тридцать семь, – говорила, обуваясь. – Пора наконец устраивать личную жизнь». «Ты мне нужна…» – возражал отец. Поглядев на Юрика, залипшего с идиотской улыбкой в дверях, уточнил: «Нам». – «Обстирывать-обслуживать? Говно за вами выгребать? Ты это называешь личной жизнью?..»

Через неделю мама уехала в Европу к своему новому европейскому мужу.

Юрик немного скучал, но в целом был не против такого расклада. Мама присылала вещи, деньги и не учила больше жить. Еще бы и отец куда-нибудь передислоцировался… То вот она, полная свобода. И пустая, готовая к разным юношеским фантазиям квартира.

Но отец не передислоцировался, наоборот. Вышел на пенсию, постарел, стал реже выбираться в мир. Стал глохнуть и всё забывать. Забывал кормить насекомых; те тихо, без претензий, дохли, и Юра, приходя, предавал их останки мусорному ведру.

Юрик жил отдельно: вначале у той девицы, пока не нарисовались ее предки; потом снимал хату на пару с другом-кришнаитом; потом обитал у женщины на десять лет старше, пытавшейся учить его уму-разуму, даже в постели; потом… Короче, с отцом он не жил. Приходил иногда, общался. Елозил по седым от пыли коврам пылесосом, оставлял деньги, присланные мамой, и уходил. Вопросы?

И тогда снова начались письма от мельхитов. Видя высветившийся номер отца, Юрик уже знал, о чем планируется разговор. «Юр, тут конвертик… Юр, слышишь?» Да, он слышит. Да, он приедет. Нет, не сегодня. Завтра. Или послезавтра. Они, надеюсь, не успеют тебя сожрать? Передай им, чтобы потерпели. Чтобы потерпели, говорю!.. Короткие гудки.

Нынешний конверт, по словам отца, был найден… да, в этом самом инвалидском холодильнике.

– Как они внутрь влезли, бать?

– М-м… Или прогрызли резиновую прокладку…

– Да она у него уже каменная! – Юра пощелкал по ней.

– …или залетели, когда я доставал что-то.

– Ага. Вместе с конвертом, как почтовые голуби…

Вскрытый конверт, лупа и крыло бабочки валялись перед ним. Рядом, несмотря на дневной свет, горела настольная лампа.

Юрик только что закончил расшифровку. Захлопнул потрепанную толстую тетрадь, которую держал на коленях, и положил ее к лампе.

Послание состояло из какой-то бессмыслицы.

– Слушай, пап, – Юра погасил лампу. – Может, это означает всё, конец связи?

Началось это, когда Юрику было лет восемь, они сидели вечером и ждали маму, каждый по-своему. Отец курил на кухне, Юрик играл сам с собой в войнушки и прыгал с дивана.

Докурив, отец вернулся в комнату. «Кажется, я их видел», – сказал, присев на раскуроченный диван.

«Кого видел?» – Юрик застыл с автоматом.

Отец поднялся, вытянул с полки какую-то книгу, полистал.

«Вот! – подозвал Юрика. – Мельхиты!»

«А… бабочки…» – протянул Юрик, разглядывая черно-белый рисунок.

«Не просто бабочки! Ты знаешь, что они могут писать письма?»

«Какие еще письма?»

«Военные, – ответил отец, глянув на Юркин автомат. – Военные шифрованные письма».

Через пару дней Юрик обнаружил у себя в ящике с игрушками заклеенный конверт; засунув его под рубашку, бросился к отцу.

Из вскрытого конверта выпало крыло бабочки.

«А где письмо?» – насторожился Юрик.

«Вот…»

Отец поднес лупу, на крыле стали видны какие-то знаки. Два слова.

Целый час они ломали голову над этим шифром. Наконец отец предположил, что первое, из шести знаков, следует читать как «привет».

«Они же должны с нами как-то поздороваться».

«А это, второе, пап? Второе?»

Второе слово состояло из четырех знаков.

«Смотри, пап, вот этот и вот этот тут одинаковые…»

«Да, мы ее расшифровали как “эр”».

«Р-р, – задумчиво порычал Юрик. – А, я понял: “др-р-руг”. “Привет, друг!”»

Отец улыбнулся, похвалил, но версию не принял.

«Нет. Мы им не друзья. Запомни, они ведут с людьми войну…»

«Почему?»

Отец приблизил к Юрику лицо.

«Потому что, – понизил голос, – они хотят покорить нас».

«Как американцы?» – еще тише спросил Юрик.

Отец задумался.

«Ну почти… Поэтому они ни за что не напишут “друг”. Понял?»

Юрик кивнул. Да уж, какая тут дружба.

«Потом, – отец снова разглядывал крыло, – смотри, тут