Во время шторма Антон получает серьёзные травмы, и его отправляют на берег. Заново возвращаясь к жизни, он принимает решение никогда больше не выходить в море. Он начинает по-новому смотреть на окружающий мир, радуясь тому, что находится «на твёрдой земле, любуясь деревьями, цветами, домами — всем, что раньше привлекало меньше всего, поскольку в сердце безраздельно царило море».

Но проходит совсем немного времени — и Антон понимает, что суша начинает ему надоедать. Он чувствует себя одиноким, никому не нужным. Любовь, когда-то согревающая душу, — теперь в прошлом. И заменить её, оказывается, может только море: «В этот день, гуляя по берегу, я понял, что мне трудно жить на земле. Море зовёт меня, зовёт властно своим простором, своей свободной стихией, своими ароматами, криками чаек, торжественными гудками отходящих пароходов. И хотя я знаю, что там, за хрустальным горизонтом, за раскинувшейся ширью, за гранью голубого купола, опрокинувшегося над такою же голубою равниной вод, встречусь с такими же берегами, застроенными всевозможными зданиями, заселёнными заботливыми людьми, но всё равно меня неодолимо тянет туда».

Вышедшая замуж Амелия, как выясняется, по-прежнему любит Антона. Но это уже ничего не изменит в жизни главного героя повести. Её заключительные строки звучат столь же романтически-приподнято, как и всё произведение:

Вероятно, именно в повести «Море зовёт» А. М. Горькому не хватало той «суровой правды жизни», которую он отмечал в рассказах своего ученика, написанных на Капри. Вероятно, его раздражали и романтический колорит повествования, и сюжет, будто взятый из женского романа. Во всяком случае, Горький отрицательно отозвался о выпущенном в 1925 году очередном сборнике Новикова-Прибоя, куда вошла и повесть «Море зовёт». В одном из писем жене Горький писал: «Силыча, конечно, читать не следует, вредно».

В те времена классику советской литературы, основоположнику метода «социалистического реализма», никто из критиков возразить бы, пожалуй, не посмел. Возразила сама жизнь, возразила читательская любовь: именно повесть «Море зовёт», вместе с созданной позже «Женщиной в море», входила во все многократно переиздаваемые сборники Новикова-Прибоя.

В архиве Новикова-Прибоя в РГАЛИ хранятся пожелтевшие листки с машинописным текстом рассказа «Картинка с натуры» и автографом автора. Отмечено, что рассказ написан в Барнауле.

«Картинка с натуры» — очень «чеховская» вещь, что, пожалуй, нехарактерно ни для раннего, ни для позднего Новикова-Прибоя.

Начинается рассказ так: «Днём было мглисто и сыро, а вечером, когда сельский священник вместе со своей женой возвращался из гостей домой, прояснело небо и стало подмораживать». Ничто не предвещает беды. Но её, собственно, и не случится. Просто четверо подвыпивших солдат (очевидно, «красных») не откажут себе в удовольствии поглумиться над священником и его женой: совершат обряд «венчания» (трижды обведут попа с попадьёй вокруг саней под пение «Исаия, ликуй!») и возьмут с них за это 30 рублей. И останется непонятным, на чьей стороне автор. Вроде и священник, берущий за совершение обрядов немалые деньги, ему, как атеисту, несимпатичен. Но и солдаты отнюдь не вызывают у него добрых чувств: пьяны, грубы. Однако если вчитаться повнимательнее, можно услышать нотки сочувствия именно к священнику («Священник, богатырь по телосложению и первый силач, в другое время мог бы раскидать этих солдат во все стороны, но теперь, вечернею порою, при виде вооружённых людей, он вздрагивает точно от холода, растерянно моргая большими, чёрными, как слива, глазами»).

Очевидно, задуманная как антирелигиозная зарисовка (на злобу, так сказать, дня), «Картинка с натуры» вызывает сочувствие к пострадавшим, и её комическое начало оборачивается той же чеховской грустью: «Смеркается. На небе выступают звёзды. Впереди, близко уже, — родное село».

Вынужденное пребывание в Сибири (кроме Барнаула писатель некоторое время жил также в Бийске) оказалось для Новикова-Прибоя очень плодотворным. За два года было написано и опубликовано немало рассказов, в том числе самый популярный и издаваемый в дальнейшем — «Судьба», повесть «Море зовёт». Именно пребывание на Алтае дало материалы для написания ярких и сильных рассказов «За городом» и «Зуб за зуб» о гражданской войне в Сибири. Издательством «Сибирский рассвет» был выпущен сборник «Две души», в который вошли рассказы: «Порченый», «Лишний», «В запас», «Шалый», «Певцы», «Две души», «На медведя» (первый «охотничий» рассказ Новикова-Прибоя; вторым станет «Среди топи», написанный в 1925 году).

Оторванный от литературной жизни Москвы, Новиков-Прибой узнавал о ней из газет и писем. Конечно, ему хотелось как можно быстрее вернуться в столицу, но сделать это удалось только после того, как летом 1920 года Новиковыми была получена телеграмма из Москвы с вызовом Марии Людвиговны на работу в Комиссариат иностранных дел, где в то время служила её сестра Анжель Людвиговна. В Москве ждал дочь и Людвиг Фёдорович Нагель, который 1 января 1918 года, прожив более тридцати лет на чужбине, возвратился из эмиграции. Он стал личным секретарём наркома иностранных дел Чичерина, а позже, переехав в Ленинград, перешёл в Комитет по делам изобретений, где проработал до конца своей жизни (1933).

Людвиг Фёдорович приехал в Москву с двумя дочерьми, кроме младшей Анжель, он привёз и среднюю дочь — душевнобольную Софию. Мария Людвиговна, вернувшись из Барнаула, забрала её к себе и никогда уже от себя не отпускала. София, не говорившая по-русски, практически не выходила из дома. Она прожила в семье Новиковых до самой своей смерти (1952).

Алексей Силыч со всеми своими домочадцами снова поселился у писателя Топорова.

Осваивая потихоньку московскую писательскую жизнь, Новиков прибился к литературной группе «Кузница» и вскоре получил комнату в её общежитии.

Что это была за организация — «Кузница»?

Сразу же после Февральской революции, опьянённые воздухом свободы, писатели «из низов» с энтузиазмом объединились в организацию Пролеткульт, и в октябре 1917 года состоялась её первая конференция. Спустя всего три года, несмотря на Гражданскую войну, Пролеткульт издавал около двадцати журналов, открыл по всей России студии и кружки, объединившие почти 400 тысяч человек, стремившихся к новой культуре. Лидеры Пролеткульта выступали за классовость искусства, отстаивая свои убеждения жёстко и непримиримо, то есть — никаких буржуйских происков!