Вот сейчас рывком откроется дверь, они выскочат на крыльцо, обнимут меня и скажут: «Девочка, мы же могли тебя застрелить!»

Никто не вышел.

Дверь оказалась открыта, и хотя уже стоял полдень, в хижине было темно. Я оглянулась и нашла глазами Пенелопу. Она держалась в отдалении, скрестив на груди руки, и встревоженно хмурилась.

– Здесь никого нет! – крикнула я. – Причем давно.

Пенелопа опустила руки и двинулась ко мне. На полпути она замерла, и на ее лице появилось странное выражение.

Я не обратила на него внимания и толкнула дверь. Меня окутали запахи сырости и пыли. Дыру в крыше прикрывала упавшая ветка. Комната была всего одна. В углу стояла кровать, спрятанная за шторой, свисавшей с потолка, словно балдахин. В центре располагалась железная печка с погнутой трубой. Окно, так густо покрытое копотью, что его не было видно, выходило на реку. Хижина выглядела так, словно здесь порылся голодный медведь. И ничего не нашел. Разве что за шторой что-то могло быть.

Меня окликнула Пенелопа.

Я обнаружила ее за хижиной. Она смотрела на клочок земли.

– Что там?

Пенелопа обернулась и отступила в сторону. Она смотрела не на клочок земли, а на деревянный крест.

– Тут написано «Филлип». Твой отец.

Все тело – руки, ноги, голову – пронзила острая боль.

– Ты же говорила, что они живы, – прошептала я.

– Я сказала, что не нашла записей о смерти.

Рядом с крестом была наполовину выкопана еще одна яма. Пустая могила.

– Может, мама живет с другим мужчиной в Халвестоне или где-нибудь еще, – сказала я и сама не поверила своим словам.

Подумала о шторе над кроватью и похолодела.

Я вернулась в хижину. Пенелопа пошла за мной.

Мы стояли над кроватью.

– Ты хочешь, чтобы это сделала я? – спросила она, и я кивнула.

Пенелопа очень медленно подняла штору. Сначала я увидела ногу, серую и высохшую. Потом все остальное. Ее тело высохло, как дерево. Мертвые губы растянулись, обнажив десны, словно она кричала что-то этому миру. Руки, написавшие письмо, были сложены на груди и сжимали лопату, еще покрытую землей. Наверное, она похоронила мужа, а потом легла спать и не проснулась. Странно, что ее не нашли медведи.

– Здравствуй, мама, – прошептала я.

Я не понимала, что меня трясет, пока Пенелопа не накрыла мою ладонь своей. Потом положила руку мне на плечи. Обняла. Обычно я не люблю обниматься, однако сегодня был особый случай. Я держалась за Пенелопу, как за жизнь. Наверное, я плакала. Сейчас уже не помню. Мой мир распался на куски. Все надежды и мечты о любящей семье, о руках, которые меня обнимут, о родителях, которые скажут мне те три слова, что я никогда не слышала: «Мы тебя любим», обратились в прах.

– Извини, – выдохнула я в воротник Пенелопы.

– За что?

– У нас нет золота, чтобы расплатиться с француженкой.

– Ничего, – прошептала она в ответ. – Со мной все будет в порядке.

На следующий день мы похоронили маму рядом с папой. Пенелопа сделала крест и нацарапала на нем имя.

Мюриэл.

А как меня на самом деле зовут? Я ни разу об этом не задумывалась, пока не увидела надписи на крестах. Интересно, что напишут на моем? Ведь я на самом деле не Элка. Мама и папа звали меня по-другому, и бабка тоже, но все, кто помнил мое настоящее имя, умерли. Теперь и не спросишь.

– Наверное, надо сообщить об их смерти? – спросила я Пенелопу, когда мы вколачивали в землю мамин крест.

Она ответила не сразу. Постояла, глядя на участок, на реку и на приспособления для промывки, потом сказала:

– Пока нет. – И ушла в хижину.

Я осталась снаружи.

Мои родители мертвы. Люди, которых я ни разу в жизни в глаза не видела. А у меня ведь, кроме них, никого не было. Я целый год к ним шла.

А что теперь? Что у меня осталось? Убийца, идущий по моим следам, и петля закона, сжимающаяся все туже и туже на моей шее. Я отвернулась от могил и людей, что спали в них, и побрела к реке.

На другой стороне объедали зеленые побеги олениха с олененком. Дальше к востоку бродила здоровенная лосиха, и ее запах, свежий, живой и настоящий, пьянил так, что никакое виски в Халвестоне не сравнится. В природе нет лжи; ее приносят с собой люди. Здесь все именно то, чем кажется. Сосна пахнет сосной. Ярко-красные ягоды предупреждают, что есть их не стоит. Медведь попытается убить тебя, только если решит, что ты ему угрожаешь.

Я пнула проржавевший насос, и коричневые хлопья дождем посыпались в траву. Вероятно, все не так плохо, как выглядит, но что я знаю о механизмах? Я могу за вечер построить коптильню при помощи ножа и пригоршни гвоздей, но дай мне прочистить масляный фильтр, и можешь попрощаться с мотором. Проще его со скалы скинуть.

Пенелопа чем-то гремела в хижине и выбрасывала мусор из двери.

– Найди метлу, – крикнула она сердитым голосом.

Если она не нашла ее в крошечной хижине, значит, ее нет и в помине.

Я отправилась в лес, отыскала прямое деревцо и несколько листьев папоротника. Через десять минут я вернулась в хижину и спросила Пенелопу, что она собралась подметать.

– Нужно сделать этот дом пригодным для жизни, – сказала Пенелопа, забирая у меня метлу. – Можешь залезть на крышу и скинуть ветку?

Мои руки и ноги как свинцом налились. Я двигалась медленно, с трудом. Каждый раз, когда я смотрела на могилы, мне становилось еще хуже. Тяжесть, поселившаяся в душе, пыталась выбраться наружу. Она протискивалась через поры. Казалось, нос забит ее вонью. Хотелось выкричать ее, выплакать, зажать уши, чтобы ее не слышать.

Однако скоро придет ночь, принеся с собой холод. В дикой природе у тебя нет времени на скорбь. Я не хотела быть следующей, кто умрет в этой хижине, и Пенелопа тоже. Потому я залезла на крышу и принялась обрубать сучья на огромной упавшей ветви, чтобы высвободить ее.

Все даже к лучшему. Мама и папа умерли и не узнают, во что я превратилась. Они помнили меня чудесным ребенком, которого оставили в Риджуэе. Наверное, они умерли, думая, что я стала учительницей и вышла замуж за хорошего парня. Они никогда не узнают о Крегаре, о том, что он совершил. Да и Лайон не постучится в их дверь.

Наверное, это можно считать благословением.

Я надеялась, что они умерли, думая, что жизнь моя сложилась отлично. Если они вообще обо мне думали.

Я отпилила последний сук зазубренной стороной лезвия и, вытащив ветку, спихнула ее на землю. Дыра в крыше оказалась не такой уж и большой.

Справлюсь. Я со всем справлюсь.

Пенелопа подметала в хижине, выкидывая сухие листья и грязь, а я с помощью досок из деревянных корыт – тех, что еще не успели прогнить, – заделала дыры в крыше, и к вечеру у нас была вполне пригодная для жизни хижина. Вдвоем мы выпрямили погнутую трубу железной печки, и Пенелопа разожгла огонь.