Обветшавший от времени бальный зал отеля «Блумсбери» был заполнен складными столами и гулом голосов шестидесяти женщин, которые, сидя за этими столами, со всей возможной скоростью оформляли иммиграционные бумаги. Они изобрели систему карточек из двух частей с цветными кодами: одна часть оставалась в Англии, вторая отправлялась в Германию, где ее получал конкретный ребенок.

– Сделайте погромче! – крикнул вдруг кто-то. – Хелен, твой дядя сейчас будет выступать с обращением по Би-би-си!

– Ладно, давайте прибавим звук, но только от работы не отвлекайтесь, – сказала она. – Даже если вся Британия распахнет свои двери, чтобы принять этих детей, это ничему не поможет, пока мы не вывезем их из Германии.

Не отрываясь от дела, женщины прислушивались к тому, что говорил по радио дядя Хелен.

– …Как ни горько расставаться с детьми, почти все еврейские родители и многие христиане неарийского происхождения готовы отослать своих отпрысков прочь, сами не имея никакой надежды на спасение.

Хелен знала: виконт Сэмюэль упомянул о христианах лишь для того, чтобы сделать свое обращение более привлекательным.

– Кампания по спасению детей стартовала по всему миру, – продолжал между тем дядя.

Вообще-то, пока в этом направлении стартовала только Британия. Но будем надеяться, другие страны последуют их примеру.

– Действовать нужно решительно и быстро, – говорил виконт Сэмюэль. – Мы обращаемся ко всей нации, к каждому ее представителю: откройте этим детям свои дома и сердца. Мы спрашиваем всех: и христиан, и евреев, и людей любых вероисповеданий – достанет ли вам мужества предложить свою помощь этим детям, брошенным на произвол судьбы, взять на себя ответственность за жизнь кого-то из них?

Штефан свернулся клубком на ящике с какао и сунул между ног руки, чтобы хоть немного согреться. Когда он проснулся, его била дрожь. Прошла всего минута, а может быть, пять или пятнадцать, а то и несколько часов. Время в этой подземной тьме шло, не оставляя видимых следов. Еще не очнувшись спросонья, он потянулся было к шнурку висевшей у него над головой голой электрической лампочки, но вовремя вспомнил, что свет будет виден в щели под дверью наверху лестницы. А вдруг в помещении шоколадной фабрики Ноймана кто-то есть и этот кто-то откроет дверь, найдет его здесь и выдаст?

Конечно, ему не следовало здесь оставаться, он знал это, но тут было сухо и привычно. Да и куда еще ему идти? Больше всего на свете ему хотелось вернуться домой и лечь в кровать, не в ту, что в комнатушке наверху, которую он делил теперь с Вальтером, а в свою прежнюю кровать, с любимой подушкой, со свежевыглаженными простынями, в окружении знакомых вещей: книг, стола с пишущей машинкой и бумагами, – одним словом, вернуться в мир, где ему привычно было мечтать. А то, что происходит с ним, разве не кошмарный сон? Хорошо бы сейчас проснуться, встать, подойти в пижаме к столу и записать приснившиеся ему ужасы, из которых вышла бы такая захватывающая история, не будь они настоящими.

Он снял с крюка фонарь, который всегда висел под лестницей в подвале для какао. Луч фонаря можно направить от двери, да и погасить его будет быстрее и проще, чем лампу. Чутко прислушиваясь к звукам снаружи, он взялся за ломик и вскрыл один ящик.

Достав из джутового мешка с какао пригоршню бобов, он завязал мешок и закрыл ящик так, что никто и не заподозрил бы, что внутри не хватает одной горстки сырья. Кинул пару бобов в рот и стал жевать – твердые, горькие. Хоть бы вода была запить. Сколько у него, однако, желаний, и больших и малых.

Ссыпав бобы себе в карман, он едва успел повесить ломик на место, на соседний с фонарем крюк, как наверху раздались голоса, затопали ноги: пришли на смену рабочие. Вздрогнув, Штефан погасил фонарь и скользнул по приставной лестнице вниз, в подземелье. Когда наверху со скрипом начала отворяться дверь, он сообразил, что все еще держит в руке фонарь. Сунув его себе в карман, он понадеялся, что вошедшие не хватятся фонаря.

Встав на четвереньки, он пополз через тоннель дальше, обдумывая, где бы ему спрятаться. Вдруг в дальнем конце тоннеля кто-то крикнул:

– Сюда!

Затопали ноги. Нацисты обыскивали подземелье в поисках таких же беглецов, как и он сам.

Пятясь, он пополз к тому концу тоннеля, который вел от фабрики. Сердце колотилось так, что он боялся, как бы его не услышали.

Сапоги грохотали прямо рядом с тоннелем, всего в паре метров от Штефана.

Отто подхватил Иоганну на руки и расцеловал.

– Я хочу к маме, – пожаловалась малышка.

– Знаю, милая, – ответил дед. – Знаю.

Зофи, необычайно сдержанная, повзрослевшая с тех пор, как арестовали мать, спросила, удалось ли ему ее увидеть.

– Я получил точные сведения о том, что ваша мама в Вене, – сказал он. – Давай я закончу готовить обед.

– Это всего лишь кулайда, – протянула внучка.

Кулайда. Любимый супчик Зофи. Всякий раз, вернувшись от бабушки Бетты, Зофи обязательно рассказывала, как они с Иоганной ходили в курятник за яйцами и как потом бабушка распускала по одному яйцу пашот в каждую миску с супом.

– Иди лучше отдохни, Engelchen, – предложил дед. – Почитай что-нибудь.

На столе лежал томик «Калейдоскопа» Цвейга. Дед отнес его в спальню Кэте и спрятал в тайник под ковриком. Взамен принес «Записки Шерлока Холмса».

Зофи села за стол и погрузилась в тетрадь с графиками, не обращая внимания на Шерлока Холмса. Иоганна устроилась с ней рядом, палец во рту. Отто, встав к плите, включил радио: министр иностранных дел фон Риббентроп собирался в Париж – подписывать Франко-германское мирное соглашение; благодаря закрытию еврейских книжных магазинов рынок наводнило большое количество букинистических книг; для венских евреев только что одобрили комендантский час.

Зофи подняла голову от графиков:

– Когда маму отпустят?

Отложив шумовку, Отто опустился рядом с внучкой на стул:

– Ей придется дать обещание, что она не будет больше писать.

Зофи, нахмурив лоб, снова склонилась над уравнениями. Отто встал и подошел к плите: хорошо хоть, что у него не отняли последнюю радость – заботиться о внучках, быть им полезным.

Несколько минут спустя, когда Отто решил, что Зофия Хелена уже целиком ушла в свои математические дебри, она вдруг сказала:

– Но ведь мама писательница.

Отто сосредоточенно помешивал суп, наблюдая, как шумовка оставляет в густой массе след и как он постепенно становится нечетким и тает.

– Зофи, – начал он, – я знаю, что ту книгу дал тебе Штефан. Я знаю, как много она для тебя значит. Но сейчас она находится под запретом. И если я еще раз увижу ее у тебя в руках, мне придется отправить книгу в мусоросжигатель.