Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставалось одно.
Он надел сюртук, еще вполне приличный, повязал шею шарфом, взял шляпу и вышел так бесшумно, как будто ступал босиком по мху.
Вдобавок тетка Жондрет продолжала громыхать железом.
Выйдя из дома, Мариус пошел по Малой Банкирской улице.
Пройдя половину улицы, он увидел отгораживавшую пустырь низкую стену, через которую в иных местах можно было перешагнуть. Поглощенный своими мыслями, он шел медленно, снег заглушал его шаги. Вдруг совсем рядом он услышал голоса. Он оглянулся. Улица была пустынна, хотя дело происходило среди бела дня; нигде не было видно ни души; но он ясно слышал голоса.
Ему пришло в голову заглянуть за ограду.
Сидя на снегу и прислонившись к стене, там тихо разговаривали двое мужчин.
Их лица были ему незнакомы. Один из них был бородатый, в блузе, другой — лохматый, в отрепьях. На бородаче красовалась греческая шапочка, непокрытую голову его собеседника запушил снег.
Наклонившись над стеной, Мариус мог слышать их беседу.
Длинноволосый говорил, подталкивая локтем бородача:
— Уж если дружки из Петушиного часа взялись за это дело, промашки не будет.
— Так ли? — усомнился бородач.
— Отхватим по пятьсот монет на брaтa, а ежели обернется худо, получим годков по пять, по шесть, — ну, по десять, не больше! — возразил лохматый.
— Уж это-то наверняка. Тут не отвертишься, — стуча зубами от холода, нерешительно заметил бородач в греческом колпаке.
— А я тебе говорю, что промашки не будет, — настаивал лохматый. — Тележка папаши Бесфамильного стоит наготове.
Затем они стали толковать о мелодраме, которую видели накануне в театре Гете.
Мариус пошел дальше.
Ему казалось, что непонятная речь субъектов, подозрительно расположившихся в укромном местечке за стеной, прямо на снегу, возможно, имеет некоторое отношение к гнусным замыслам Жондрета. Должно быть, это и было то самое дело.
Он направился к предместью Сен-Марсо и в первой же попавшейся лавке спросил, где можно найти полицейского пристава.
Ему сказали, что на улице Понтуаз, в доме э 14.
Мариус пошел туда.
Проходя мимо булочной, он купил на два су хлеба и съел, предвидя, что пообедать не удастся.
Размышляя дорогой, он возблагодарил провидение. Ведь не дай он утром дочери Жондрета пяти франков, он поехал бы вслед за фиакром Белого и ничего бы не знал. Никакая сила не помешала бы тогда Жондрету устроить засаду, Белый погиб бы, а вместе с ним, без сомнения, и его дочь.
Подойдя к дому э 14 на улице Понтуаз, Мариус поднялся на второй этаж и спросил полицейского пристава.
— Господин полицейский пристав сейчас в отсутствии, — сказал один из писарей. — но его заменяет надзиратель. Может быть, вы поговорите с ним? У вас спешное дело?
— Да, — ответил Мариус.
Писарь ввел его в кабинет пристава. За решеткой, прислонившись к печке и приподняв заложенными назад руками полы широкого каррика о трех воротниках, стоял рослый человек. У него было квадратное лицо, тонкие, плотно сжатые губы, весьма свирепого вида густые баки с проседью и взгляд, выворачивающий вас наизнанку. Этот взгляд, можно сказать, не только пронизывал вас, но обыскивал.
С виду человек этот казался почти таким же хищным, таким же опасным, как Жондрет; встретиться с догом иногда не менее страшно, чем с волком.
— Что вам угодно? — обратился он к Мариусу, опуская обращение «сударь».
— Вы — господин полицейский пристав?
— Его нет. Я его заменяю.
— Я по весьма секретному делу.
— Говорите.
— И весьма срочному.
— Говорите скорее.
Этот спокойный и грубоватый человек пугал и в то же время ободрял. Он внушал и страх и доверие. Мариус рассказал ему обо всем: о том, что человека, которого он, Мариус, знает лишь с виду, собирались нынче вечером заманить в ловушку; что, занимая комнату по соседству с притоном, он, Мариус Понмерси, адвокат, услышал через перегородку об этом заговоре; что фамилия негодяя, придумавшего устроить западню, Жондрет; что у него есть сообщники, по всей вероятности, «хозяева застав», в том числе Крючок, по прозвищу Весенний, он же Гнус; что дочерям Жондрета поручено стоять на карауле; что человека, которому грозит опасность, никоим образом предупредить нельзя, потому что даже имя его неизвестно; что, наконец, все должно произойти в шесть часов вечера, в самом глухом конце Госпитального бульвара, в доме э 50/52.
Когда Мариус назвал номер дома, надзиратель поднял голову и бесстрастно спросил:
— Комната в конце коридора?
— Совершенно верно, — подтвердил Мариус и добавил: — Разве вы знаете этот дом?
Надзиратель помолчал, затем ответил, подставляя каблук сапога к дверце топившейся печи, чтобы согреть ногу:
— По-видимому, так.
Он продолжал цедить сквозь зубы, обращаясь не столько к Мариусу, сколько к собственному галстуку:
— Тут без Петушиного часа не обошлось. Его слова поразили Мариуса.
— Петушиный час… — повторил он. — В самом деле, я слышал эти слова.
Он рассказал надзирателю о диалоге между лохмачом и бородачом, на снегу, за стеной на Малой Банкирской улице.
Надзиратель пробурчал:
— Лохматый — должно быть, Брюжон, а бородатый — Пол-Лиарда, он же Два Миллиарда.
Он снова опустил глаза и предался размышлениям.
— Ну, а насчет папаши Бесфамильного, — присовокупил он, — я тоже догадываюсь… Так и есть, я подпалил каррик!.. И чего они всегда так жарко топят эти проклятые печки! Номер пятьдесят-пятьдесят два. Бывшее домовладение Горбо. Он взглянул на Мариуса:
— Вы видели только бородача и лохмача?
— И Крючка.
— А этакого молоденького франтика?
— Нет.
— А огромного плечистого детину, похожего на слона из зоологического сада?
— Нет.
— А этакого пройдоху, с виду старого паяца?
— Нет.
— Ну, а четвертый — тот вообще невидимка, даже для своих помощников, пособников и подручных. Нет ничего удивительного, что вы его не заметили.
— Действительно, не заметил. А что это за люди? — спросил Мариус.
— Впрочем, это совсем не их час… — вместо ответа сказал надзиратель.
Он помолчал, потом заговорил снова:
— Пятьдесят — пятьдесят два. Знаю я этот сарай. Нам в нем спрятаться негде, артисты нас сразу заметят. И отделаются тем, что отменят водевиль. Это народ скромный. Стесняется публики. Нет, это не годится, не годится Я хочу услышать, как они поют, и заставлю их поплясать.