— Бланка, вы знаете, как действует мой принтер?

— Да, знаю, — совершенно естественным тоном ответила Бланка. И отключилась, ничего не добавив.

Дуран посмотрел на Даниэля с выражением «чего только не приходится терпеть» и снова включил интерком:

— Раз вы знаете, как он действует, не будете ли вы так любезны прийти ко мне в кабинет и помочь распечатать одну фотографию? Спасибо.

Через несколько секунд открылась дверь и появилась Бланка, к кончику ее указательного пальца был приклеен листочек для заметок. Не говоря ни слова, она взяла листок другой рукой и приклеила его Дурану на стол. Потом повернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

— Вчера я попросил ее сводить моих собак к ветеринару, и они с Талионом немного не поладили. Ну, он чуть не откусил ей палец, — объяснил Дуран граничащую с невежливостью суровость своей секретарши.

— Это ты виноват, потому что дал собаке имя Талион — Мститель.

На листочке, который принесла Бланка, было подробно расписано, что надо сделать, чтобы распечатать документ. Дуран начал вслух читать инструкции, и по смущенному лицу шефа Даниэль понял, что тому не стоит прикасаться к компьютеру.

— Ты разрешишь? — спросил он Дурана. Устроившись в самом удобном кожаном кресле шефа, он меньше чем за полминуты не только добрался до сайта, где был помещен портрет, но и распечатал цветную ксерокопию неплохого качества.

— Ты уверен, что это Бетховен? — спросил Дуран, внимательно рассмотрев изображение.

— Абсолютно.

— Но он здесь в хорошем настроении! Пожалуй, это сильно сказано. Ну, во всяком случае, не раздражен.

— Тем не менее это он. Могу показать детали, на основе которых эксперты вынесли такое решение. На мониторе лучше видно.

Даниэль увеличил портрет, чтобы показать Дурану детали.

— Прежде всего тот факт, что на картине изображено фортепьяно.

— Но Бетховен на нем не играет. К тому же в девятнадцатом веке фортепьяно или клавесин были во многих домах.

— Конечно. Так и есть. Но присмотрись как следует: на стене, на заднем плане, висит портрет. Картина в картине. Не могу увеличить больше, потому что изображение начнет дробиться на пиксели, но думаю, что ты и так все различишь.

Дуран, стоявший рядом с Даниэлем, придвинулся к монитору, чуть не коснувшись его носом.

— А твои очки?

— Я их потерял. Бланка, напомните мне, чтобы я заказал новые очки!

Из-за двери раздался вопль отчаяния:

— Они у вас в верхнем ящике стола. Я вам уже три раза говорила.

Дуран обнаружил, что очки действительно там, где сказала Бланка, и надел их, чтобы разглядеть картину в картине.

— Вижу. Ну и что?

— Это портрет деда Бетховена. Внук относился к нему с величайшим почтением, и этот портрет был для него одной из самых дорогих вещей. Сколько бы он ни переезжал за время пребывания в Вене, портрет деда всегда был с ним, и Бетховен вешал его в своем рабочем кабинете во всех домах, где жил.

— Похоже, это не дедушка, а бабушка Бетховена.

Даниэль улыбнулся, услышав реплику Дурана, поскольку для нее были основания. Дедушка композитора был изображен в огромной меховой шапке, которая в сочетании с не явно выраженными мужскими чертами лица придавала ему комический вид пожилой дамы.

— Его звали Луи ван Бетховен, то же самое, что Людвиг ван Бетховен, только по-французски.

— А фамилия «Бетховен» разве не фламандская?

— Да. Beet по-фламандски значит «свекла». А Hoven — это множественное от Hof, то есть «ферма». Поэтому «Бетховен» означает «Свекольные фермы». А что?

— Мне показалось удивительным, что имя на одном языке, а фамилия на другом.

— Не удивляйся. Только в Льеже, который находится в Валлонии, множество муниципалитетов, где говорят не по-французски, а по-немецки. Людвиг, внук, иногда тоже подписывался Луи, наверное, в память о деде.

— Дед был хорошим композитором?

— Нет, но, очевидно, был великолепным дирижером, иначе бы не стал придворным капельмейстером при боннском дворе и не служил у кельнского архиепископа.

— Знаешь, что мне труднее всего, Даниэль? Вообразить портрет Бетховена в доме одного из Бонапартов.

Дуран намекал на приступ гнева, овладевший Бетховеном в 1804 году, когда он узнал, что Наполеон коронован в соборе Парижской Богоматери. Его стремление к власти было так велико, что он не позволил папе Пию VII возложить на себя корону, но сам надел ее себе на голову. Хотя известная фраза Наполеона «Бог дал мне корону, горе тому, кто ее тронет» была произнесена годом позже, когда он провозгласил себя в Милане королем Италии. По совету Жана Батиста Бернадота, французского посла в Вене, Бетховен несколькими годами раньше начал создавать симфонию, посвященную Наполеону. Композитор охотно взялся за работу — в то время он был в числе поклонников первого консула, олицетворявшего собой демократические и республиканские идеалы Французской революции. К тому же Бетховен отождествлял себя с Наполеоном как человек, всего добившийся сам: Бетховен, не имея ни знакомств, ни богатства, как и Наполеон, занявший высший пост в армии благодаря своему таланту и честолюбию, покорил Вену своей изумительной игрой и импровизациями на фортепьяно и созданием произведений не менее, если не более, вдохновенных, чем у Гайдна или Моцарта. Начиная с 1803 года Третья симфония, носившая название «Симфония Бонапарт», лежала на рабочем столе композитора, дожидаясь подобающего момента, чтобы быть показанной тому, кому она посвящалась. Однако коронация Наполеона в конце следующего года привела Бетховена в негодование, послужив доказательством того, что этот французский революционер всегда стремился принадлежать к социальному классу, которому его сограждане объявили войну. Это стало еще более очевидным, когда император развелся со своей первой женой Жозефиной, которая не могла родить ему желанного сына, и женился на Марии Луизе Австрийской, дочери императора Франца I, забеременевшей в год своего замужества.

Ученик и последователь Бетховена Фердинанд Рис рассказывает, что он первым сообщил композитору новость о коронации Наполеона, и тот в порыве гнева воскликнул: «Он такой, же как все! Теперь он будет попирать права человека и руководствоваться только честолюбием. Он вознесется над другими и превратится в тирана!» Бетховен подошел к столу, взял в руки первую страницу с посвящением, разорвал ее надвое и швырнул на пол.

— Если Бетховен презирал Бонапарта, — продолжал Дуран, — разве не логично предположить, что Бонапарт отвечал ему тем же? В особенности если учесть «глубочайшее почтение», которое император питал к музыке.

— Но этот портрет оказался на вилле того Бонапарта, чей прадед действительно был меломаном. Жером Бонапарт даже хотел предложить Бетховену место капельмейстера при своем дворе в Вестфалии.