Я не мог смотреть на куколку, в которую превратил Бака. Она еще трепыхалась.

Бойни ожили во мне. Я снова убил.

Тюп – стукнул в висок мягкий комочек, упал к ногам. Я дернулся, и вовремя – новая пуля из жеваного мякиша полетела мне в голову.

Тюп.

– Ит, милая. – Я прижал ладони ко рту и шумно выдохнул сквозь них.

«Это твой жест беспомощности?» – поинтересовался горлум, я загнал его внутрь, забил ногами, утрамбовал и сплющил. «Заткнись!!» – орал я, пока истерика не сожгла звук голоса горлума.

Тюп.

– Чего?! – Я сорвался на трехлетнюю сестру, навис над ней, размахивая руками, будто хотел смять и сплющить ее маленькое уродливое тело. Она даже не поежилась.

Тюп!

«Туда, – показала Ит не терпящим возражения жестом и сползла по лицу руками, вылепляя подобие индейской уродливой рожи. Еще раз повелительно ткнула пальцем. – Туда!»

Индейцы встретили меня у круга камней. Вышли за него все как один. Вынесли на руках тех, кто не мог ходить, притащили стариков и какие-то совсем уж человеческие обломки. Гремели трещотками, нашитыми на одежды. Светились боевой раскраской, кто-то измазал лицо кровью, другие – толченым мелом. Многие нацепили какую-то рухлядь себе на головы, не сразу сообразил, что это перья, поломанные и убогие.

Молчали.

Некоторые стискивали в зубах стрелы.

Каждый индеец держал то оружие, которым готов был биться, они сжимали ложки и крылья от древнего автомобиля, лыжные палки и крупные вентили вроде кастетов, один нес на плече пластикового фламинго, у того грозно сверкал облупленный клюв, некоторые выломали доски, но те выглядели трухлявыми, заточенные электроды, с какими они охотились на рыбу и зверя, – этих было под десяток, у троих в руках были гвозди – моя слабость – настоящие лютые гвозди. С флангов войско подпирала арматура и доска для сёрфинга. Ни ножей, ни пулеметов. Честная драка.

– Ты вернул нам имя, – сказал слепой, выйдя из толпы и безошибочно найдя меня перед собой. Их кожа пела. Они были готовы. – Мы можем что-то дать взамен?

«Да! – заорал кожей я, но мир отказался слышать. – Верните мне пустой сон! Разумную мать! Здоровую сестру! Дайте мне нормальную Ит! Другое имя для нее! Заройте моего отца, в цепи его – и в озеро! Дайте мне чертову золотую пулю!»

– Ты червивый, – слепой наклонил голову, и в этой повадке я безошибочно узнал горлума, мой сон-убийцу, он умер в этой позе, размозжил череп и отдал мне свой свет, – знаешь об этом? Твои руки до сих пор в его крови?

И в этот момент я понял, что мои руки в крови Бака. Что сегодня я заживо зашил человека, эти люди продали ему мою сестру, а ее отец стоял и смотрел, как это происходит.

У меня опустились руки. Месть вытекла из меня, как пот, я отер ее со лба.

– Нужно заштопать маму. – Я собрался уходить.

– Мы не можем тебе этого позволить. – Их кожа подсказала, когда в голову мне полетят вилки и фары. Иглы не пришлось ждать долго, они никуда не уходили.

Где я потерял Ит? Куда она подевалась? Я слушал поселок, и впервые тот отказывался докладывать, где моя младшая сестра. Я знал скрип ее шагов, но она не шла. Наконец я учуял ее. Она спала рядом с Гнилым. Лежала в колыбельке, сделанной из пластикового короба и древнего свитера. От него неистребимо пахло костром, Ит засыпала, тесно обнявшись с рукавом этого чудовища.

Отчаяние.

Никогда еще оно не было настолько острым.

Трейлер приветствовал меня храпом отца.

Я бесшумно отворил дверь, скользнул внутрь, надеясь на ощупь найти кроватку Ит и сбежать вместе с ней.

– Убил их? – не просыпаясь, кожей спросил отец.

– Убил.

– Ложись спать.

И тьма поглотила меня.

Я знал, что это сон, но не мог вырваться, тонул, но не задыхался, бежал, но прирос к месту.

– Я что тебе скажу, – сегодня горлум висел, где положено, крутил единственным нормальным глазом, второй выдавило ударом прыг-ноги, он висел на жгуте нерва, медленно вращался, но тоже пытался найти меня взглядом, – невмоготу если, так давай я тебя подменю. Ты же устал. Поспишь малех, а я поброжу. Пошныряю там-сям, разведаю. А?

Горлум хихикал, руки его болтались сильнее обычного, он щелкал челюстью так, что сыпались выбитые зубы. Я подобрал один, смутно похожий на пулю. Выдохнул – не она. Зуб – память шарахнула меня, чуть не вывернула наизнанку. Отбросил зуб в сторону и осмотрелся. Обе стороны тоннеля уходили во тьму. Свет, сочившийся из черепа горлума, освещал едва-едва.

– Выпусти меня! – взмолился горлум, его руки дернулись, внезапно резкие, хваткие, одна вцепилась в воротник, я вырвался и на локтях отполз подальше. – Мелкая мразь! Думаешь, вломил Хэммета?! Сейчас, – угрожающе захрустел позвонками, выдирая голову из бетонного потолка, – сейчас!

Я пошарил вокруг, где? Где? Холодная грязь заливалась в штаны, ползла в рукава. Тоннель был совершенно пуст. Горлум визжал и корчился, пытаясь вырвать себя из плена могилы. Наконец сдался. Повис, как груда тряпья.

– Не слушай ее, – неожиданно усталым, почти нормальным голосом сказал горлум, – не верь. Оставь меня. Видишь же, я не опасен, не смогу вылезти отсюда.

– Кого – ее? – По венам пустили антифриз.

– Твою мать. – Горлум не ошибся. За мной пришла коровья голова.

Я смотрел глазами мертвого Хэммета, капал затухающим светом, провожал, пялился, как выползаю из дренажного тоннеля. Боже, какой я был крохотный! Как этот мальчишка сумел пережить все, что вывалила на него Судьба? Это я? Почему?

– Нет. – Череп лежал в руках мормона, он пытался напялить его себе на голову, момент застыл, давил паузу, дозволяя коровьей голове поговорить со мной. – Это не Судьба. Я заставил твою слабую плоть выжить той ночью и утром, и днем позже. Я дал прийти туда, где ты обязан был очутиться. Зовешь это Судьбой? Я – твой поводырь, костыли, хребет. Ни одно стечение обстоятельств, никакая выносливость и отвага, ничье вмешательство, кроме самого верхнего, прописанного, выгрызенного, татуированного на шкуре Бога, не могло тебя спасти. Ты даже шагать сам не мог. Так кто я? Назови!

– Я не знаю.

– А Бак? Индейцы?

Я боялся этих вопросов, намеренно позволил себе отрубиться, спрятался во сне. Горлум лучше, чем вспоминать, как разделывали людей швейные иглы.

– Они заплатили.

– Нет. – Коровья голова упала, отпуская вожжи, мир дрогнул до основания и сдвинулся с места, время потекло, обдирая кожу, обнажая вывернутые суставы – боеголовка!

Я видел красную метку на ее обтекателе, ракета вошла точно над могилой Хэммета, раскололась, распахнула огненную пасть, я видел, черт возьми, я видел, как горлум принял ее в объятия, в последний миг он был жив, он ликовал, расплескивая свет, он кричал, освобожденный, взрыв сделал нас единым, бомба повенчала наши сны.